Может быть, его можно починить, и другой меч занял бы место взамен… проглоченного.

Дожен и глазом не моргнул. Он поклонился и сказал:

— Я починю стол, миссис Самуа-сан. Всем доброго пути!

— Отлично. Я должна поблагодарить вас и мистера Манало за спасение. Как вы видите, мистер Джерард владел ситуацией, но ваша храбрость и добрая помощь вызывают нашу благодарность.

— Слишком много чести. — Дожен склонился в глубоком поклоне почтения. — Хорошая жена, Самуа- сан. Храни. Я уважаю ее. Она желает многое сделать для вас.

Сэмьюэл поразился. Эта похвала была превыше всего, что он когда-либо слышал от Дожена.

— А ты не едешь?

— Пошли Манало назад за мной. — Он криво улыбнулся. — Я привезу ваш брачный стол.

Сэмьюэл бросил взгляд на Икено и других.

— Я хочу показать этому дурному человеку, что он совсем спятил, думая, что я не японец, — сказал быстро Дожен.

Икено отстранился от перил, откуда он оглядывался окрест, и зарычал. Его оскал очень напомнил воинов с дьявольскими лицами на деревянных таблицах, как будто убийство приносило радость.

Злость на Дожена все еще сидела глубоко в крови Сэмьюэла, но сохранившиеся в нем привязанность и долг заставили его произнести:

— Нужна помощь?

Дожен провел рукой у лица с отрицательным жестом.

— Чйгаймазу. Что ты думаешь, маленький бака?

Сэмьюэл сбоку взглянул на его позу готовности к схватке. Улыбнулся саркастически:

— Олл райт, — сказал он по-английски. — Развлекайся.

Леда сидела напротив него в каноэ, напряженная, плотно прижав к телу руки и локти. Они достигли побережья без каких-либо угроз нападения акул.

Мальчик Шоджи, который общался с Сэмьюэлом, когда тот был на борту рыбачьей шхуны, — единственный, кто сообщил ему, что вокруг затаились люди Икено и Дожена, — стЬял, ожидая. Он пригнулся, чтобы помочь протащить каноэ через грязь побережья. Сэмьюэл, чьи хлопковые штаны прилипли к коленям, перебрался по грязи на сухое место, чтобы перенести Леду на руках. Она подобрала юбки, как будто выходила из экипажа на Парк-Лейн.

У Шоджи были лошади, привязанные к легкой коляске. Леда глядела, как они седлали одну из них. Она сама выглядела как бездомная уличная женщина, ее волосы падали на лицо, шляпа потеряна.

Сэмьюэлу хотелось подойти, чтобы обнять ее и держать крепко, прижав к себе. Но вместо этого он работал с Манало и мальчиком, скрывая неловкость, что нашла на него. Он кончил крепить пряжки и стоял, рассматривая все это.

Шоджи с беспокойством на него посмотрел, и он понял, что мальчик беспокоится о Дожене.

— С ним все в порядке, — бросил Сэмьюэл. — Остался наблюдать.

Шоджи молча скользнул на тропу среди кустов и исчез. Манало вернулся к каноэ. Когда Леда забеспокоилась о его безопасности, он только пожал плечами:

— Должен вернуться, подождать Дожена-сан.

— Но акула… Он ухмыльнулся:

— У Манало ничего хорошего. Акуле не понравится.

— Может, отведаешь виски? — пробормотал Сэмьюэл. — Напьешься в следующий раз, когда я покличу сюда акулу.

Ухмылка Манало угасла. Он бросил на Сэмьюэла тревожный взгляд.

— Позднее, брат, мы поговорим, — сказал Сэмьюэл, встряхнув головой.

У гавайца скривилось лицо, и он склонился над своими снастями.

— Может быть, Манало будет несколько дней ловить рыбу. — Он вскочил в лодку, подняв в воздух весло. — Алоха нуи!

Леда стояла и внимательно смотрела, пока каноэ не исчезло из вида за островом в гавани.

— Ну, — сказала она. — Я надеюсь, он знает, что говорит, когда дело касается акул.

Сэмьюэл опустил руку на бок лошади. Он видел, что Леда еще дрожит, но она на него не смотрела. Она обхватила себя за плечи и уставилась на воду, не моргая.

— Леда, — позвал он.

Она повернула голову, ее взгляд был светлым и чистым. Потом она посмотрела на пятна крови на его воротнике и лацканах. Ее вздох превратился в рыдания. Она отчаянно пыталась сдержать себя.

— Я не собираюсь плакать… Он сделал шаг и остановился.

— Все в порядке, — он стоял неподвижно, опираясь на экипаж.

Она с силой встряхнула головой.

— Я не буду! Это так… — громкое, прерывистое рыдание прервало ее слова. Ее волосы рассыпались по плечам, ярость в ней угасла, переходя в рыдания, которые сотрясали ее тело, в глубокую, давно сдерживаемую истерику.

— Я ненавижу… акул. Я не хочу, чтобы меня скармливали акулам!

— Акул больше нет, — сказал он. — Нет больше мечей.

— Но есть другое. Это была игра без правил — ваша битва на мечах. — Она сильно сцепила руки. — Это было нелепо. Почему ты должен был начинать бой сидя? У мистера Икено были все преимущества! А ты — с этой чудовищно нелепой саблей, что они тебе дали. Ты мог быть… тебя могли… — она потеряла голос, задыхаясь. — О, Сэмьюэл!

Леду охватывала такая дрожь, что колени подкашивались. Она схватила мужа за рукав, пряча лицо на его груди. Он гладил и обнимал ее, покачивая.

— Моя храбрая леди. Все хорошо. Моя храбрая девочка! Моя дорогая, храбрая леди!

Она плакала, уткнувшись в него. Он убаюкивал ее, держа на руках. Прижался к ней своей поврежденной щекой, чувствуя боль.

Ее дрожь начала утихать. Она стояла, опираясь на него.

— Я хотела бы придумать что-то убийственное для этих людей! — Она перевела дух и выпалила с гневом: — А завтра будет уже поздно! Я не понимаю, что тут смешного, почему ты улыбаешься?

— Не покидай меня, Леда! Никогда не уезжай от меня!

Она оттолкнула его от себя.

— Что за чепуху ты говоришь! Именно ты сделал все возможное, чтобы отправить меня отсюда! Если бы я не была человеком с характером, я бы уехала.

Леда отошла к коляске. Голос ее дрожал, платье и волосы были в беспорядке.

Он глубоко вздохнул. Пустое небо над ним, падение в пустоту — но он не собирался больше бороться с собой, истекать кровью, рассекать свое сердце на куски. Он намеревался иметь в жизни все, что ему так дорого.

— Ты не хочешь уехать? Ее голова гордо поднялась.

— Я никогда не желала уезжать, невозможный ты человек! Думаю, ты не в состоянии понять, как любой мужчина, если тебе сказать, что я полюбила тебя с той минуты, как ты поднял мне ножницы в салоне, когда еще там работала. Для тебя это ничего не значит, смею сказать, что ты это вообще забыл; мужчины, как известно, самые безответственные из всех существ, когда дело касается вещей, имеющих какие-либо последствия. Должна сказать, что из чисто женской скромности я не буду говорить о своих чувствах слишком много.

— Да? А если я хочу это услышать? Она вздернула подбородок и прищурилась, видя его неожиданную настойчивость.

— А что, если мне необходимо это услышать? — спросил он яростно. — Что, если мне необходимо просыпаться каждое утро и слышать, что ты меня любишь?

Его голос становился все громче:

— А что, если это, черт побери, много значит для меня?

Она вздохнула, уязвленная.

— Ты же сам говорил, что несдержанность — чрезвычайно недостойная манера для женщины.

— Что? — заорал он. — Если я, черт побери, хочу этого, Леда? Каждое утро. Ты любишь меня? Хочу это