– Что будет, то и будет, – холодно ответила Роуан, даже не потрудившись обернуться и взглянуть Грэму в глаза– Между прочим, они не позволяют себе ничего подобного. Они спасают жизни – и этим мне нравятся. Я люблю героев.

– Такая болтовня пристала разве что глупой четырнадцатилетней девчонке, – язвительно бросил Грэм.

– Ошибаешься, – ответила Роуан. – Когда мне было четырнадцать, я считала героями адвокатов вроде тебя.

В глазах Грэма мелькнула горечь, и он отвернулся… Теперь, более чем через год после его смерти, перед Роуан вновь на мгновение возникло его лицо, подняв в душе волну такой же горечи. Вкус Грэма, запах Грэма и, наконец, Грэм в ее постели… Ведь если бы Роуан так и не уступила ему, он ушел бы из дома еще до смерти Элли.

– Только не говори, что ты никогда этого не хотела, – сказал он ей тогда, лежа на мягкой пуховой перине в каюте «Красотки Кристины». – Пошли они ко всем чертям, эти твои борцы с огнем и копы.

Нет, давно пора прекратить вести с ним мысленный спор… «Перестань думать о нем, – в который уже раз приказала себе Роуан. – Элли даже не подозревала, что ты ему отдалась, и не знала причин, побудивших тебя это сделать. Главное, что Элли так и осталась в неведении. А сейчас ты не в доме Элли. И даже не на борту подаренной тебе Грэмом яхты. Вокруг тебя безопасный, спокойный стерильный мир. А Грэм мертв и похоронен на маленьком кладбище в Северной Калифорнии. И не важно, как он умер, потому что правду об этом тоже не знает никто. Не впускай его дух в машину, когда садишься в нее и поворачиваешь ключ зажигания, – ее вообще следовало бы давным-давно продать. Не позволяй его духу присутствовать в сырых и холодных комнатах еще недавно вашего общего дома…»

Тем не менее Роуан упорно собирала все новые и новые доказательства в свою защиту и мысленно продолжала бесконечный спор с Грэмом, смерть которого навсегда лишила ее реальной возможности высказаться. Ненависть и ярость породили в воображении девушки некий призрак приемного отца – с ним она и вела беседы. Постепенно призрак слабел и таял, однако по-прежнему подстерегал ее в самых неожиданных местах и даже здесь, в тихих коридорах ее уютного мира.

Ах, как бы ей хотелось заявить Грэму прямо в лицо: «Я в любой день могу снова найти таких мужчин. Я приму их вместе с их эго и вспыльчивостью, с их невежеством и бесшабашным чувством юмора. Я приму их грубость, их бесхитростную и страстную любовь к женщинам и их страх перед представительницами противоположного пола. Я готова терпеливо слушать их нескончаемые рассказы. Слава Богу, в отличие от нейрохирургов они не ждут от меня никаких ответных слов. Этих мужчин вообще не интересует, кто я такая. Я могу назваться специалисткой по ракетам, шпионкой высокого ранга, колдуньей с тем же успехом, что и нейрохирургом». Роуан представила удивленный взгляд и вопрос: «Ты чего, в самом деле копаешься в человеческих мозгах?»

Зачем ей самой нужно все это?

Надо признаться, сейчас Роуан понимала «мужской вопрос» лучше, чем в момент их разговора с Грэмом. Она осознала взаимосвязь между собой и героями в форме. Когда она входила в операционную, надевала перчатки и брала в руки микрокоагулятор и микроскальпель, это напоминало проникновение в горящий дом или появление в разгар семейного скандала, чтобы выбить оружие из рук обезумевшего главы семейства и спасти его жену и ребенка.

Сколько раз Роуан слышала, как нейрохирургов сравнивали с пожарными, хотя зачастую в таком сравнении таилась замаскированная критика. Различие заключалось только в том, что за операционным столом твоя жизнь не поставлена на карту. Да, черт побери, не поставлена. Но все равно, если ты будешь допускать один промах за другим, если серьезные ошибки будут повторяться часто, ты непременно погибнешь, как если бы на тебя обрушилась горящая крыша. Ты выживаешь, лишь будучи блестящим специалистом, мужественным и совершенным, поскольку другого способа выжить попросту нет, и каждое мгновение в операционной – это смертельное испытание.

Да, именно мужество, потребность в стрессовых ситуациях и любовь к оправданной обстоятельствами опасности сближали Роуан с ее избранниками. Наверное, поэтому ей так нравилось ощущать на себе тяжесть тел этих грубых мужчин, целовать и ласкать их самым беззастенчивым образом.

Немаловажно и то, что не было необходимости вести с ними умные беседы.

Но что толку в понимании, если вот уже несколько месяцев – да почти полгода! – она никого не звала к себе в постель? Иногда Роуан вдруг приходила в голову мысль: а что об этом думает «Красотка Кристина»? Может, шепчет ей в темноте: «Роуан, где же наши мужчины?»

Чейз, светловолосый полицейский с оливкового цвета кожей, сильный как жеребец, до сих пор оставлял ей сообщения на автоответчике. Но у Роуан не было времени ему позвонить. А он, надо признаться, очень приятный парень, да к тому же и книги любит читать. Однажды у них с Роуан даже состоялся настоящий разговор, когда она мимоходом упомянула о том, что в отделение экстренной помощи поступила женщина, в которую стрелял собственный муж. Чейз тут же зацепился за эту тему и рассказал столько всевозможных случаев, связанных со стрельбой и ударами ножом, что вскоре Роуан была сыта ими по горло. Может, поэтому она и не звонила ему? Скорее всего.

Но факт есть факт: в последнее время нейрохирург одержал в ней верх над женщиной, причем победа оказалась столь бесспорной, что Роуан недоумевала, с чего это она вдруг вспомнила сегодня о своих прежних партнерах по сексу. Возможно, в этот раз она не так сильно устала, как обычно. Или причиной тому утонувший красавец, которого ей удалось вытащить с того света? Даже тогда, на палубе яхты, мокрый, бледный, со слипшимися на голове темными волосами, этот Майкл Карри был совершенно неотразим Вот почему вспыхнувшее внутри Роуан страстное желание было на удивление сильным.

Да, если вспомнить их девчоночий школьный жаргон, этот Майкл – парень «просто помереть», поистине восхитительный и полностью соответствует ее типу мужчины. Он был не из тех завсегдатаев калифорнийских гимнастических залов, обладателей чрезмерно накачанных мускулов, неестественного загара и крашеных волос. Нет, этот сильный человек явно вышел из рабочей среды. А голубые глаза и веснушки на щеках делали его еще более очаровательным. Роуан буквально сгорала от желания поцеловать каждую веснушку.

Ну что за ирония судьбы: выловить из моря превосходный экземпляр мужчины, о котором всегда мечтала, и только лишь затем, чтобы тут же обнаружить, что он абсолютно беспомощен…

Роуан остановилась перед входом в отделение интенсивной терапии, осторожно открыла дверь и, войдя внутрь, ненадолго замерла, оглядывая странный, застывший в ледяной неподвижности мир палат, похожих на огромные аквариумы. Здесь под пластиковыми кислородными колпаками в сонном забытьи лежали изнуренные страданиями пациенты, опутанные бесконечной сетью трубок и кабелей, тянущихся к попискивающим мониторам.

Мозг Роуан сразу же переключился на цель ее прихода сюда. Мир за пределами отделения перестал существовать, как он переставал существовать за стенами операционной.

Она подошла к освещенному люминесцентной лампой письменному столу и слегка коснулась рукой плеча медсестры, склонившейся над кипой бумаг.

– Добрый вечер, Лорел, – прошептала Роуан.

Женщина подняла на нее удивленный взгляд, но, узнав Роуан, улыбнулась:

– Доктор Мэйфейр, надо же, вы до сих пор здесь.

– Просто зашла взглянуть.

К среднему медперсоналу Роуан относилась намного мягче, чем к докторам. С самого начала своей интернатуры она проявляла максимальное уважение к медсестрам и сиделкам, делая все возможное, чтобы хоть в какой-то мере заглушить в них известное презрение к женщинам-врачам. Надо отметить, что в данном случае ею руководили не только эмоции, но и трезво выверенный, безжалостный расчет: все те, от кого так или иначе зависели жизнь и здоровье пациентов, должны работать с максимальной отдачей, столь же самоотверженно, как и сама Роуан.

Войдя в первую палату, Роуан остановилась возле высокой блестящей металлической кровати – этакого чудовища на колесах, – на которой лежала последняя прооперированная в тот день Роуан пациентка. Женщина попала в автокатастрофу. Бледная, с громадным белым тюрбаном из бинтов на голове, она походила на мумию – единственными признаками жизни были лишь негромкое монотонное попискивание приборов и перемигивание неоновых лампочек. К ее носу тянулась тонкая прозрачная трубочка, а через