И потекли годы…

Отец Мэттингли покинул приход. Он трудился в иностранных миссиях. Работал в Нью-Йорке. Вдали от Нового Орлеана он постепенно перестал вспоминать обо всем, что было связано с этим городом. Лишь одно воспоминание не желало оставлять его мысли и неизменно вызывало чувство стыда: Дейрдре Мэйфейр… Несчастная девочка, которой он не помог… Его заблудшая Дейрдре…

Уже в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда отец Мэттингли ненадолго приехал навестить свой старый приход, он отправился на Первую улицу и за знакомой оградой увидел худощавую бледную молодую женщину, сидевшую в кресле-качалке на боковой террасе, обтянутой ржавой сеткой от насекомых. Эта женщина в белом халате походила на привидение, но священник, увидев рассыпанные по плечам черные локоны, сразу же узнал в ней Дейрдре. А когда отец Мэттингли открыл заржавленные ворота и по дорожке из плитняка подошел к террасе, он увидел, что и выражение лица у нее осталось прежним. Да, то была Дейрдре, та самая девочка, которую однажды, почти тридцать лет тому назад, он привел в этот дом.

Полускрытая провисшей на тонких деревянных рамах сеткой, Дейрдре сидела совершенно неподвижно и никак не отреагировала ни на появление отца Мэттингли, ни на его голос, шепотом позвавший ее:

– Дейрдре.

Шею ее украшал кулон с великолепным изумрудом, а на пальце блестело кольцо с рубином. Те самые драгоценные камни, о которых слышал священник? Как не вязались они с бесформенным халатом.

Встреча с мисс Милли и мисс Нэнси была короткой. Отец Мэттингли чувствовал себя неловко… Да, Карл, разумеется, в своем офисе, работает. Да, на террасе действительно сидит Дейрдре. Теперь она живет дома, но разговаривать с ней бесполезно.

– Она совершенно лишилась разума, – с горькой улыбкой объяснила мисс Нэнси. – Вначале электрошок выбил из нее память, потом и все остальное. Теперь Дейрдре в таком состоянии, что, случись пожар, она, несомненно, сгорит вместе с террасой. Бедняжка то и дело ломает руки, пытается что-то сказать, но не может…

– Прекрати, Нэнси, – прошептала мисс Милли, слегка качнув головой и скривив рот, словно обсуждение таких подробностей свидетельствовало о дурном вкусе.

Она сильно состарилась и превратилась в такую же утонченную седовласую леди, какой когда-то была мисс Белл. Та давно уже умерла.

– Хотите еще кофе, святой отец? – словно стремясь сгладить неловкость, вызванную последним замечанием, спросила мисс Милли.

И все же, несмотря ни на что, женщина, сидевшая в кресле-качалке, оставалась красивой. Шоковая терапия не сделала седыми ее волосы. И глаза Дейрдре оставались все такими же голубыми, хотя сейчас их взгляд был совершенно пустым. Словно церковная статуя. «Отец, помогите мне». На изумруд упал свет, и камень вспыхнул, как маленькая звездочка.

В последующие годы отец Мэттингли редко приезжал на юг, но каждый раз неизменно навещал дом на Первой улице, хотя явственно ощущал, что ему отнюдь не рады. Извинения мисс Нэнси становились все более короткими, и тон их – все более резким. Иногда на его звонок вообще никто не выходил. Если мисс Карл была дома, визит ограничивался торопливым обменом несколькими фразами посреди пыльного зала и атмосфера была весьма натянутой. Ему больше не предлагали выпить кофе в беседке. Отец Мэттингли обратил внимание на толстый слой пыли, покрывавший великолепные люстры. Неужели они даже свет зажигать перестали?

Конечно, женщины постепенно старели. В 1979 году умерла Милли. Похороны были внушительными, и на них съехались родственники со всей страны.

А в прошлом году не стало и Нэнси. Сообщение о ее кончине, полученное от Джерри Лонигана, застало отца Мэттингли в Батон-Руж, и он успел на похороны.

Мисс Карл перевалило за восемьдесят – совсем старуха: костлявая, сухая как щепка, с крючковатым носом, седыми волосами, в очках с толстыми стеклами, из-за которых глаза казались непомерно большими; распухшие лодыжки выпирают из черных туфель со шнуровкой. Во время прощальной церемонии на кладбище она была вынуждена сидеть.

Сам дом неотвратимо разрушался. Когда отец Мэттингли проезжал мимо него на машине, его глазам предстало весьма безотрадное зрелище.

Дейрдре тоже изменилась – от ее хрупкой, тепличной красоты не осталось и следа. Усиленные попытки сиделок заставить ее ходить оставались тщетными: Дейрдре спотыкалась на каждом шагу, а вывернутые в запястьях, как у больных артритом, руки висели точно плети. Сиделки жаловались, что голова у Дейрдре постоянно падает набок, а рот всегда открыт.

Картина даже издали выглядела печальной. А драгоценные украшения на Дейрдре делали ее поистине зловещей. Бриллиантовые серьги в ушах живой статуи. А изумруд величиной с ноготь большого пальца, висевший у нее на шее? Отец Мэттингли, который превыше всего верил в святость человеческой жизни, вдруг подумал, что смерть была бы для Дейрдре благословением.

На следующий день после похорон Нэнси, проходя мимо старого дома, священник столкнулся с незнакомым англичанином, стоявшим у дальнего конца ограды.

Этот представительный человек сообщил, что его зовут Эрон Лайтнер, и без обиняков поинтересовался:

– Вам что-нибудь известно об этой несчастной женщине? Вот уже более десяти лет я вижу ее на этой террасе. Знаете, меня беспокоит ее судьба.

– Меня тоже, – признался отец Мэттингли. – Говорят, ей уже ничем нельзя помочь.

– Какая странная семья, – сочувственно произнес англичанин. – Сейчас так жарко. Как вы полагаете, ощущает ли она зной? На первый взгляд кажется, что ей не должно быть жарко, поскольку под потолком террасы установлен вентилятор. Однако он, похоже, сломан.

Отец Мэттингли сразу же проникся симпатией к англичанину. Напористый, уверенный в себе и в то же время весьма вежливый человек. И как хорошо одет: прекрасный полотняный костюм-тройка. Даже тросточка в руках. Облик Лайтнера заставил отца Мэттингли вспомнить элегантных джентльменов, прогуливавшихся когда-то по Сент-Чарльз-авеню или отдыхавших на передних террасах, наблюдая из-под полей соломенных шляп за прохожими… Да, то была другая эпоха.

Стоя под раскидистыми ветвями дуба, отец Мэттингли негромко беседовал с англичанином и при этом не переставал удивляться тому, как непринужденно и легко себя с ним чувствует. Похоже, все, о чем рассказывал священник: шоковая терапия, лечебницы, новорожденная дочь Дейрдре, увезенная в Калифорнию, – было хорошо знакомо мистеру Лайтнеру. Однако отец Мэттингли ни в коем случае не собирался упоминать о сплетнях Дейва Коллинза относительно Стеллы или «того человека». Повторять подобную чепуху было бы крайне глупо. К тому же услышанное в тот июльский вечер слишком уж тесно соприкасалось с тайнами, которые Дейрдре поведала ему на исповеди.

За разговорами священник не заметил, как они с Лайтнером оказались возле ресторана «Дворец командора». Англичанин пригласил отца Мэттингли на ленч. Для священника это было большим удовольствием. Он уже не помнил, когда обедал в дорогих новоорлеанских ресторанах вроде этого, со скатертями на столиках и льняными салфетками. Англичанин заказал превосходное вино.

Во время ленча он искренне признался, что интересуется историей семейств, подобных Мэйфейрам.

– В свое время у них была плантация на Гаити, давно, когда остров еще назывался Сан-Доминго. Думаю, что та плантация называлась на французский манер – Мауе Faire. Еще до восстания рабов на Гаити предки нынешних Мэйфейров нажили себе состояние на кофе и сахаре.

– Неужели вам известно столь далекое прошлое этого семейства? – удивленно спросил священник.

– Да, конечно. Об этом написано в книгах по истории, – пояснил Лайтнер. – Плантацией управляла сильная и властная женщина – Мари-Клодетт Мэйфейр Ландри, пошедшая по стопам своей матери Анжелики Мэйфейр. Но к тому времени на Гаити сменилось уже четыре поколения Мэйфейров. Первой на острове появилась Шарлотта, она приплыла из Франции еще в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Ее дети-близнецы Петер и Жанна Луиза прожили по восемьдесят одному году.

– Неужели? Я и понятия не имел, что это такое старинное семейство.

– Я привожу вам лишь те факты, которые подтверждены документально, – слегка пожав плечами,