— Я? — искренне удивился Хун-Ахау. — Конечно, нет! — Но в ту же самую минуту ему в голову пришла мысль, что если Иш-Кук тоже рабыня, то под словом «непозволительное» она имела в виду свободу, и он торопливо поправился: — Хотя да, иногда думаю.

Иш-Кук торопливо отодвинулась от юноши («Испугалась!» — подумал Хун-Ахау), но после нескольких шагов девушка приблизилась к нему снова.

— И о чем же непозволительном ты думаешь? — спросила она внезапно охрипшим голосом.

— О свободе для себя и других, — ответил ей взволнованно шепотом Хун-Ахау.

— О свободе? — протяжно сказала Иш-Кук, что-то обдумывая. — Ах, да, конечно, о свободе… — Легкая усмешка тронула ее губы. — Мы все мечтаем о свободе. Но я говорила о другом: не любишь ли ты девушку из какого-нибудь знатного рода? Вот что я называла непозволительным.

— Девушку из знатного рода? — снова удивился Хун-Ахау. — Конечно, нет. Да я и не видел ни одной из них!

Этот ответ, по-видимому, успокоил Иш-Кук. Она помолчала несколько минут и потом, на мгновение внезапно прижавшись к юноше, сказала:

— Не забывай меня, Хун-Ахау, помни, что я твой друг и всегда буду рада помочь тебе…

Хун-Ахау кратко поблагодарил, и остаток пути они прошли молча. Юноша раздумывал, можно ли полностью довериться Иш-Кук. Будет ли она действительно его другом? Почему она так сдержанно говорила о свободе? Боялась предательства с его стороны? Но ведь он сам говорил с ней вполне откровенно. Хун- Ахау понимал, что Иш-Кук могла бы стать неоценимой помощницей в его замыслах; за ней не так следят, она передала бы весточку его друзьям и рассказала бы ему о том, как живут они. Но как ни заманчиво все это было, Хун-Ахау не мог решиться; что-то в словах Иш-Кук или, может быть, даже не в словах, а в тоне, каким они были произнесены, ему не нравилось. И он решил сперва внимательно приглядеться к девушке.

Между тем их маленькая группа уже миновала храм бога неба и, вступив на опушку священной рощи, остановилась. Подбежавшая Иш-Кук помогла царевне высадиться из носилок. Теперь Хун-Ахау смог подробнее рассмотреть свою госпожу. В этот раз царевна была одета в простую белую одежду, почти такую же, как у Иш-Кук, без всяких украшений, и она показалась Хун-Ахау одной из тех девушек, которых он часто видел на улицах родного селения. Одни только ее глаза, большие, сияющие, гордо смотрящие в тьму рощи, а не скромно потупленные, как у тех, напоминали юноше, что перед ним дочь владыки Тикаля, а он — ее раб. И пока она в задумчивости смотрела на деревья, а Хун-Ахау украдкой — на нее, у него опять появилось то странное, слегка щемящее ощущение в груди, которое юноша, бывало, испытывал по дороге к Тикалю, переходя с грузом быструю холодную воду горных рек.

После нескольких минут задумчивости царевна медленными шагами двинулась к деревьям рощи. Носильщики и Иш-Кук остались стоять на месте, а Цуль сердито обернулся к Хун-Ахау, жестом приказал ему следовать за девушкой. С забившимся сердцем Хун-Ахау, сжимая в руке копье, осторожно последовал за царевной.

Как только они миновали первые деревья, свет факела Цуль перестал помогать им. Глубокая, почти осязаемая тьма охватила их, и ноги с трудом делали шаг за шагом в густых зарослях, потому что священная роща была просто оставленным среди Тикаля кусочком девственного леса. Хун-Ахау невольно приблизился к царевне, и шел теперь в каких-нибудь трех шагах от нее. Постепенно глаза стали привыкать к темноте. Сперва выступили кусочки звездного неба между вершинами деревьев, а затем и стволы. Бесшумно проносились крупные летучие мыши. Где-то в глубине размеренно ухала священная птица моан*. Царевна, очевидно, хорошо знала дорогу и шла хотя медленно, но без остановок, а Хун-Ахау уже два раза налетал на деревья и был вынужден останавливаться, чтобы потереть лоб.

Но вот, задев ногой за выступивший из земли корень, споткнулась и царевна, и Хун-Ахау, протянув руку, ринулся к ней. Но она, сумев удержать равновесие, выпрямилась, и юноша услышал тихий ласковый голос:

— Не надо, Хун! Девушки, собирающей священные грибы, не должна касаться рука мужчины.

Они вышли на небольшую ровную полянку, очевидно некогда расчищенную чьими-то заботливыми руками. У противоположного края ее, около самой земли, что-то слабо светилось. Хун-Ахау напряг зрение: неужели это светились грибы? Да, теперь он уже отчетливо различал очертания их толстых мясистых шляпок, как будто плававших в воздухе, потому что ножек не было видно.

На миг старые суеверия вновь проснулись в нем, но вспомнив, как спокойно и бестрепетно держит себя царевна, юноша устыдился. Неужели он менее храбр, чем женщина?

Царевна подошла к грибам, наклонилась, и Хун-Ахау увидел, как одна за другой светящиеся шляпки исчезали со своего места. Временами Хун-Ахау казалось, что, собирая грибы, его владычица произносила какие-то заклинания, но так тихо, что юноша не был в этом уверен.

Но вот сбор таинственного снадобья был кончен, и царевна двинулась в обратный путь. Теперь глаза Хун-Ахау вполне освоились с темнотой, он спокойно следовал за своей повелительницей и мечтал только о том, чтобы внезапно появился какой-нибудь хищный зверь, тогда бы он показал свою храбрость. При мысли о владыке лесов — ягуаре — все его мускулы напряглись, а горячая ладонь с силой сжала древко копья. Юноша постоянно оглядывался, надеясь увидеть мерцающие зеленоватым светом глаза хищника. Но вокруг все было спокойно; лишь иногда с противным писком мимо их ног шмыгали испуганные крысы, да один раз в зарослях прошуршали прыжки какого-то небольшого зверька — вероятно, кролика, торопившегося на ночлег. А между тем Хун-Ахау очень хотелось проявить преданность своей новой владычице, которая выбрала именно его среди других рабов и сегодня доверилась ему. И он был даже немного огорчен, что ничего с ними не случилось…

Обратный путь, как всегда, показался короче, и скоро на стволах деревьев засветились красноватые блики факела, а потом показались и ожидающие их люди. Здесь Хун-Ахау увидел, что царевна несла грибы завернутыми в большой кусок тонкой ткани, их было совсем немного. Что же это за грибы, вызывающие видения? У себя на родине Хун-Ахау никогда не слышал о них.

Царевна села в носилки, не выпуская из рук свертка, и шествие тронулось. Цуль, очевидно, знал заранее, куда следует идти, потому что уверенно шел впереди, не оглядываясь на носилки. Иш-Кук, шедшая опять рядом с Хун-Ахау, два раза нежно погладила его по руке, но юноша не обратил на это никакого внимания. Все его мысли были еще там, в таинственном мраке священной рощи, где он мог доказать свою храбрость. Почему же там не оказалось ягуара или хотя бы кабана? Бесполезное теперь копье уже не привлекало юношу, и он небрежно нес его как простую палку.

Вскоре Хун-Ахау заметил, что они идут не ко дворцу. Еще через несколько минут носилки остановились у подножья главного храма Тикаля, царевна вышла из них и скрылась в одном из небольших зданий, стоявших около пирамиды. Цуль, а за ним и остальные, медленно двинулись к дворцу.

— Куда же ушла владычица? — спросил Хун-Ахау у Иш-Кук.

— Приготовлять питье великому жрецу, — сердито сказала девушка, сверкнув на него глазами. — А что тебе до этого, раб?

Озадаченный ее непонятным гневом, Хун-Ахау замолчал и остальную часть пути больше уже ни о чем не спрашивал ее. Иш-Кук шла с нахмуренными бровями и плотно сжатыми губами, а около дворца догнала Цуля и пошла рядом со стариком, о чем-то тихо переговариваясь с ним.

У входа в нижнюю галерею дворца стоял управитель, словно не покидавший этого места с момента отъезда царевны. Не произнеся ни единого слова, он взял у Хун-Ахау копье и унес с собой. Расставаясь с оружием, юноша почувствовал острое сожаление, хотя и понимал, что с одним копьем много не сделаешь. Осторожно прокрался он с Цулем в их комнату, улегся на циновку, и скоро крепкий молодой сон овладел им.