Прошло уже несколько дней с того вечера, как Хун-Ахау стал жить при дворце правителя Тикаля, но до сих пор он еще не мог освоиться с новым поворотом в своей судьбе. Все происшедшее с ним за это время казалось ему странным, загадочным и чудесным.

Приведший его надсмотрщик передал юношу старому молчаливому рабу, стоявшему перед пятиэтажной громадой дворца, который в этот вечерний час выглядел совершенно безлюдным. Тот, взяв Хун-Ахау за руку, вошел в узкую галерею, расположенную в нижнем этаже. Вечерняя заря уже погасла, в здании было темно, и юноша с трудом пробирался среди каких-то тюков, следуя за своим проводником. Они шли довольно долго. В маленькой комнатке, слабо освещенной медленно горевшей смолистой лучиной, раб остановился, вытащил из стоявшего рядом сундука сверток, протянул его юноше.

— Переодевайся! Быстро!

Хун-Ахау сбросил с себя свои лохмотья, с удовольствием надел набедренную повязку, набросил на плечи широкий белый плащ. Все было новое, чистое, хотя и невысокого качества. Раб подхватил сброшенное им старье и ушел, не сказав больше ни слова.

Хуи-Ахау стоял неподвижно. Тихо потрескивала горевшая лучина; откуда-то издалека доносились чуть слышные голоса. Он вдруг вспомнил о брате своей матери, замурованном в склепе для охраны души покойного правителя Ололтуна, и ему стало не по себе. Может быть, его избрали для такой же цели?

В дверном проеме появилась девушка. Секунду она молча смотрела на Хун-Ахау, затем схватила его за руку и прошептала:

— Идем!

Юноша машинально повиновался и только потом подумал, что он должен был подождать раба. Но его провожатая стремительно шла вперед, и ему оставалось лишь следовать за ней.

Они проходили через множество комнат, галерей, то темных, то освещенных, спускались и поднимались по каким-то лестницам. Девушка шла быстро, легко и бесшумно, Хун-Ахау старался подражать ей, но безуспешно. Наконец они вышли на большую террасу, над которой приветливо сияли крупные весенние звезды. Легкий вечерний ветерок подхватил полы плаща юноши, начал играть с ними. По шелесту деревьев, доносившемуся снизу, Хун-Ахау понял, что терраса находится на втором или третьем этаже. На нее выходило несколько дверей. Девушка подошла к одной из них, откинула занавес, опустилась на колени:

— Я привела его, владычица!

В комнате, ярко освещенной несколькими светильниками, лежала на ложе, подпирая голову рукой, царевна. Сейчас она показалась Хун-Ахау еще более юной и хрупкой. Рядом с ложем, в углу комнаты, свернулся калачиком маленький олененок. Увидя юношу, он вскочил на ноги, и его крупные влажные глаза недоверчиво уставились на Хун-Ахау, а трепещущие ноздри ловили незнакомый тревожащий запах. Но повинуясь мягкому движению руки своей хозяйки, погладившей его спину, животное успокоилось и снова улеглось на пол. Большие раскосые глаза* царевны медленно обратились на юношу.

— Стань на колени, — шепнула проводница.

Хун-Ахау нехотя повиновался.

— Я испросила тебя у трижды почтенного владыки, моего отца, повелителя Тикаля, — произнесла царевна, глядя на Хун-Ахау. Она говорила медленно и торжественно, словно стараясь, чтобы каждое ее слово запало в память слушающего навсегда. — Отныне ты мой раб, твоей владычицей являюсь только я! Лишь мои приказания будут для тебя законом! Ты будешь покорно и усердно служить мне, потому что я этого хочу! Ты понял меня?

— Да, владычица, — подсказала шепотом девушка.

— Да, владычица, — произнес нетвердым голосом Хун-Ахау. Гнев и смущение боролись в нем. Никогда еще в жизни не чувствовал он себя так странно.

— Откуда ты родом? Как попал в Тикаль и стал рабом, расскажи! — потребовала царевна. Она сделала какой-то знак девушке, та поднялась с колен, подбежала к ложу, переложила на нем подушки и стала у его изголовья, скрестив руки на груди.

Хун-Ахау, запинаясь, рассказал основные события своей жизни: нападение на селение, смерть отца, плен, рынок в Городе зеленого потока и хитрость Экоамака, рассказал про работу на строительстве храма и о перетаскивании камней. О своих друзьях и надежде на освобождение он, разумеется, умолчал.

— Так ты родом из Ололтуна, — сказала задумчиво царевна, — это хорошо! Ололтуи далек отсюда, и только очень отважный сможет вернуться туда, — добавила она, подчеркнув слово «отважный». — Посмотрим, насколько ты храбр! А теперь иди. Когда ты мне понадобишься, тебя позовут.

Хун-Ахау поднялся с колен и двинулся к двери, но насмешливый и ласковый голос царевны остановил его.

— Когда раб покидает владычицу, он должен сперва поклониться ей, Хун, — сказала она.

Краска залила лицо юноши. Он неловко поклонился и, не помня себя, быстро вышел на террасу. Старый раб, ожидавший его, как оказалось, у дверей комнаты царевны, взял его за руку, и они молча отправились в обратный путь.

Раб, его звали Цуль, привел юношу в большое помещение, находившееся в нижнем этаже левого крыла дворца. В нем жили дворцовые рабы. Их сытые лица и нагловатый смех, которым они встретили появление новичка, не вызвали у Хун-Ахау чувства симпатии или радости. Он молча улегся на указанное ему Цулем место и попытался заснуть.

Его попытки оказались напрасными, сна не было. Снова и снопа перед закрытыми глазами мелькали то печальные лица товарищей, с которыми он расстался, очевидно, навсегда, то улыбающееся личико царевны. Что она хотела от него? Зачем он понадобился ей? Разве у молодой владычицы мало рабов и служанок? О чем она думала, говоря, что только очень отважный вернется в Ололтун? Что же он должен делать, в чем будет состоять его работа? Все эти вопросы преследовали юношу почти всю ночь, и он беспокойно ворочался с боку на бок на своей циновке. Звучный храп, несшийся со всех сторон, не успокаивал его, как прежде в хижине для рабов, а раздражал.

«Третий бог ночи уже уселся на свой трон», — подумал он, засыпая под утро. Юноша наконец погрузился в забытье.

Проснулся он рано, быстро оделся и спросил у Цуля, что ему делать. Оказалось, что никаких дальнейших приказаний о нем отдано не было.

— Оставайся здесь и жди, когда тебя позовут. Если ты понадобишься, за тобой придут — или я, или Иш-Кук, — сказал ему Цуль, уходя после утренней еды.

Хун-Ахау так и не решился спросить у старика — кто же такая Иш-Кук. Не та ли девушка, которая вчера привела его к царевне?

Безделье оказалось более трудным, чем самая тяжелая работа. В комнате никого не осталось. Хун- Ахау несколько раз прошелся по ней, потом уселся и задумался. Покинуть помещение он боялся: вдруг за ним придут; делать же было совершенно нечего. Опять его голову заполнили вчерашние мысли: что сейчас делают товарищи, зачем он нужен царевне? Юношу непреодолимо тянуло наружу; ему казалось, что как только он выйдет из комнаты, то увидит Ах-Миса, Шбаламке, хитрое лицо Укана. Пусть самая тяжелая работа, только бы снова быть вместе с ними!

День тянулся бесконечно. Хун-Ахау стремительно поднялся, быстро подошел к двери, выглянул в наружную галерею. В ней тоже никого не было. Яркие лучи солнца ложились ослепительными пятнами на белый каменный пол. Жаркий воздух, шедший с воли, нес с собой сладостный запах молодой листвы, разогретой солнцем. Щебетали птицы, проносясь около наружных стен.

Вдали послышались голоса. Хун-Ахау отпрянул от двери, уселся на свое место, невольно затаил дыхание.