– Прощай, моя дорогая повелительница! В девятом часу услышишь ты о том, кто пришел из Назарета!

Ему почудилось особое значение в этих словах, которые, казалось, предвещали несчастье. Он поцеловал руку Ипатии. Она была холодна, как лед. Сердце Рафаэля ныло, когда он выходил из комнаты. Он спускался с последней лестницы, как вдруг из-за колонны выскочил молодой человек и схватил его за руку.

– А! Юный вожак набожных грабителей! Что тебе нужно?

Филимон – это бьет он – посмотрел на Рафаэля и мгновенно узнал его.

– Спаси ее! Ради самого Господа Бога, спаси ее!

– Кого?

– Ипатию.

– С какого момента заботишься ты об ее благополучии, мой юный друг?

– Именем Отца небесного заклинаю тебя, – вернись и предупреди ее! Тебя она послушает. Ты богат, был ее другом, я тебя знаю и слышал о тебе! О, если ты чувствуешь к ней хоть сотую долю той привязанности, которую она внушила мне, то вернись и уговори не выходить из дома!

– Объясни мне, в чем дело, – произнес Рафаэль, заметивший сильное волнение юноши. – Пойдем со мной и переговорим с ее отцом.

– Нет! Не в этом дело! Никогда не переступлю я его порога. Не расспрашивай меня о причине, а ступай сам. Со мной она не будет разговаривать. Уж не ты ли удержал ее от беседы со мной?

– Что ты хочешь сказать?

– Я стою здесь целую вечность! Я послал ей с ее невольницей несколько строк, на которые до сих пор не получаю ответа.

Рафаэль только теперь припомнил, что во время свидания с Ипатией ей передана была записка.

– Я видел, как ей принесли письмо, которое она с досадой бросила. Расскажи мне в чем дело. Если есть повод к опасениям, я сам передам ей, что нужно. От чего нужно ее предостеречь?

– На нее готовится покушение. Я знаю, что монахи и параболаны затевают какое-то ужасное дело. Сегодня утром, когда я лежал на постели в комнате Арсения… Они думали, что я сплю…

– Арсений? Так этот почтенный фанатик тоже последовал примеру святых ревнителей и превратился в преследователя?

– О, нет! Я слышал, как он убеждал Петра-оратора не делать чего-то – чего именно, не знаю, но я явственно расслышал ее имя… До меня долетали также слова Петра: «Она нам препятствует и будет вечной помехой, пока мы не устраним ее с дороги». Когда же он вышел в коридор, то обратился к одному из монахов: «Сделай скорее то, что решено».

– Это не веские доводы, друг.

– Ах, ты не знаешь, на что эти люди способны!

– Будто? Где это мы с тобой встречались в последний раз?

Филимон покраснел и продолжил:

– С меня этого было достаточно. Я знаю, они ее ненавидят, слышал, в каких преступлениях они ее обвиняют. Ее дом был бы разрушен прошлой ночью, если бы Кирилл не воспрепятствовал этому… А повадки Петра я знаю. Он носится с каким-то дьявольским замыслом, потому что говорит очень кротко и ласково. В течение всего утра я искал случая ускользнуть незаметно и вот прибежал сюда! Возьмешься ли ты передать ей все это?

– Но каковы его планы?

– Это известно лишь Богу, или дьяволу, которому они поклоняются вместо него.

Рафаэль поспешил обратно в дом.

– Можно ли видеть Ипатию? – спросил он.

– Нет, она заперлась в своей комнате и строго-настрого приказала не допускать к ней посетителей…

– А где Теон?

– Он с полчаса тому назад со связкой рукописей прошел через калитку и направился неизвестно куда.

– Безумный старый чудак! – вырвалось у Рафаэля. Вслед за тем Рафаэль торопливо написал на табличке:

«Не пренебрегай предостережениями молодого монаха. Я убежден, что его слова правдивы. Если ты дорожишь собой и своим отцом, не выходи сегодня из дома».

Он подкупил рабыню, которой вручил свое послание, и предупредил слуг об угрожавшей опасности. Но ему не хотели верить. Лавки, правда, были заперты в некоторых кварталах, в садах музея не видно было гуляющих, но, должно быть, у горожан не прошел еще вчерашний страх. Рабы уверяли, что Кирилл, под страхом отлучения от церкви, приказал христианам не нарушать общественного порядка, и поэтому, вероятно, на улицах не видно ни одного монаха…

Наконец Рафаэль получил ответ, написанный знакомым красивым, аккуратным и твердым почерком:

«Ты пользуешься странным приемом, чтобы расположить меня к своей вере, если в первый же день проповеди предостерегаешь против козней твоих собратьев. Благодарю тебя. Я ничего не боюсь, и они не осмелятся, – иначе они бы давно на все решились. Что касается юноши, то я считаю позором для себя не