женщины в черных кружевных подвязках. Пожелтевший счет. Документы на разных лиц. Пустой бумажник. И – на самом дне – письма.

Свет от фар сделался ярче. Он услышал характерный звук «поршевского» двигателя. Звук нарастал… и вдруг заглох.

Тодд схватил три листка стандартной бумаги, исписанные с обеих сторон убористым готическим почерком, и выскочил из спальни. Уже у лестницы он сообразил, что на кровати осталась раскуроченная шкатулка. Он метнулся назад.

И опять проклятый ящик застрял на полдороге.

Он услышал, как открылась и захлопнулась дверца «порта».

У Тодда вырвался сдавленный стон. Он втиснул шкатулку в перекосившийся ящик и ударил по нему ногой. Ящик закрылся. Мгновение Тодд смотрел на него в каком-то оцепенении, а затем кинулся прочь. Он успел сбежать до середины лестницы, когда послышались быстрые шаги отца. Тодд лег животом на перила, беззвучно съехал вниз и – в кухню.

А в дверь уже барабанили.

– Тодд! Это я, открой!

А вдалеке уже звучала сирена «скорой помощи».

Дюссандер, кажется, снова впал в забытье.

– Сейчас, пап!

Он положил почтовые листки так, чтобы создавалось впечатление, будто их в спешке уронили на стол, и лишь затем пошел открывать дверь.

– Где он? – спросил на ходу отец.

– В кухне.

– Ты молодчина. Ты все сделал как надо. – Отец привлек его к себе, пытаясь грубоватыми мужскими объятиями скрыть некоторую растерянность.

– Надеюсь, что ничего не забыл, – скромно сказал Тодд и повел отца на кухню.

Боудены всей семьей навестили мистера Денкера в больнице. Тодд не знал, куда себя держать в продолжение всей этой тягомотины в стиле «вы-должны-беречь-себя» и «с-вашей-сторонычрезвычайно- любезно», поэтому он был даже рад, когда его подозвал мужчина с соседней койки.

– Три минутки, молодой человек, – сказал мужчина извиняющимся тоном. Он лежал в гипсовом корсете, подвешенный на каких-то блоках и тросах. – Вы имеете дело с Моррисом Хейзелем, который сломал себе позвоночник.

– Неприятная штука, – сочувственно сказал Тодд.

– Неприятная штука, вы слышали? Молодой человек умеет выбирать деликатные выражения.

Тодд начал извиняться, но Хейзель с улыбкой остановил его жестом. У мужчины было бескровное измученное лицо, лицо старого человека, прикованного к больничной койке и готового к любым поворотам в своей жизни… в основном малоприятным. В этом смысле, подумал Тодд, он и Дюссандер – два сапога пара.

– Не надо, – сказал Морис. – Не надо отвечать на мой выпад. Я вам чужой человек. Почему вы должны переживать из-за чужого человека?

– Никто из нас не остров в этом мире… – начал Тодд.

Моррис засмеялся.

– Молодой человек знает наизусть Донна! Кто бы мог подумать! Скажи, а как дела у твоего друга и моего соседа?

– Врачи говорят, для своего возраста он довольно быстро идет на поправку. Ему ведь уже восемьдесят.

– Это таки возраст, – согласился Моррис. – Он у тебя совсем не разговорчивый. Но из того, что он сказал, я так понял, что он натурализованный. Вроде меня. Сам я поляк. То есть я родился в Польше. В Радоме.

– Правда? – из вежливости спросил Тодд.

– Представь себе. Знаешь, как в Радоме называют канализационные крышки?

– Нет, – улыбнулся Тодд.

– Беретки, – засмеялся Моррис, а за ним и Тодд. Дюссандер покосился в их сторону и слегка нахмурился, но тут Моника отвлекла его внимание каким-то вопросом.

– Значит, твой друг натурализованный.

– Да, – сказал Тодд. – Он из Германии. Из Эссена. Знаете такой город? – Вообще-то, я мало где бывал в Германии, – ответил Моррис. – Интересно, что он делал во время войны.

– Не знаю, – уклончиво сказал Тодд.

– Ну да. В общем, неважно. Война, когда это было. Скоро в Америке подрастет поколение, из которого кто-то, может быть, станет президентом, да-да, президентом, и он уже ничего не будет знать про ту войну. Он уже может спутать чудо-победу при Дюнкерке с переходом Ганнибала на слонах через Альпы.

– А вы воевали? – спросил Тодд.

– Можно сказать, что воевал… Да, в наше время не каждый молодой человек будет навещать старика… даже двух стариков, если со мной вместе. Тодд скромно улыбнулся.