находишься.

И тут со странной, сверхъестественной проницательностью Долан спросил:

— Тебя зовут Робинсон?

Мне показалось, что кто-то со страшной силой ударил меня в живот. Он догадался неимоверно быстро, выловив из тысяч полузабытых фактов и лиц именно те, что требовались. Разве я не считал его хищником со всеми инстинктами животного? Но я не знал даже половины того, на что он способен, и это к лучшему, потому что в противном случае я не решился бы совершить то, что сделал.

— Мое имя не имеет значения. Но ты ведь догадываешься, что сейчас произойдет с тобой, верно?

Внутри «кадиллака» снова послышались ужасные булькающие вопли.

— Вытащи меня отсюда, Джимми! Вытащи! Ради Бога! У меня сломаны ноги!

— Заткнись, — повторил Долан и произнес, обращаясь теперь ко мне: — Я не слышу тебя, он так громко кричит.

Я встал на четвереньки и наклонился над крышей автомобиля.

— Я сказал, ты догадываешься, что сейчас…

Внезапно в моем воображении промелькнул образ волка, одетого в костюм бабушки и говорящего Красной Шапочке: «Это чтобы лучше видеть тебя, милая… подойди немного поближе…» Я откинулся назад как раз вовремя. Револьвер выстрелил четыре раза. Звуки выстрелов были громкими даже снаружи, где я находился. А внутри машины они наверняка звучали оглушительно. Четыре черных глаза открылись на крыше «кадиллака» Долана, и я почувствовал, как что-то пронеслось в дюйме от моего лба.

— Ну что, я прикончил тебя, ублюдок? — спросил Долан.

— Нет.

Вопли перешли в стоны. Раненый сидел на переднем сиденье. Я видел его руки, бледные, как у утопленника, слабыми движениями царапающие ветровое стекло, и скорчившееся рядом неподвижное тело водителя. Джимми должен спасти его, он истекает кровью, ему больно, боль такая ужасная, он не может выдержать ее, пусть всемилостивый Господь простит ему все грехи, но даже это…

Послышались еще два громких выстрела, и стоны прекратились. Руки отвалились от ветрового стекла.

— Ну вот, — произнес Долан голосом, который был почти задумчивым. — Больше у него ничего не болит, и мы можем спокойно разговаривать.

Я промолчал. Внезапно у меня закружилась голова, и я почувствовал себя в каком-то другом мире. Он только что убил человека. Убил. Ко мне вернулось ощущение, что я недооценил его. Несмотря на все предпринятые мной меры предосторожности, мне повезло, что я остался жив.

— Я хочу сделать тебе предложение, — сказал Долан.

Я молчал…

— Эй, приятель?…

Я продолжал молчать.

— Эй, ты! — Его голос начал дрожать. — Если ты все еще там, говори со мной! Неужели это так трудно?

— Я здесь, — ответил я. — Мне только что пришла в голову мысль, что ты выстрелил шесть раз. Я думал, что ты сбережешь одну пулю для себя — скоро она понадобится тебе. Впрочем, в магазине может быть восемь патронов или у тебя есть запасная обойма.

Теперь замолчал он. Затем послышалось:

— Что ты хочешь со мной сделать?

— Думаю, ты уже догадался, — сказал я. — Я потратил тридцать шесть часов на то, чтобы вырыть самую длинную в мире могилу, и теперь я собираюсь похоронить тебя в этом проклятом «кадиллаке».

Он все еще держал под контролем страх, казалось, вот-вот зазвучащий в его голосе. Мне хотелось, чтобы контроль был снят.

— Так ты хочешь выслушать сначала мое предложение?

— Выслушаю. Через несколько секунд. Сейчас мне нужно кое-что принести. Я вернулся к фургону и захватил лопату.

Когда я подошел к траншее, он повторял: «Робинсон? Робинсон?» — словно человек, говорящий в молчащий телефон.

— Я здесь, — сказал я. — Давай говори. Я выслушаю тебя. А когда кончишь, у меня может возникнуть встречное предложение.

Когда он заговорил, голос его стал более оживленным. Если я упомянул о встречном предложении, значит, речь идет о компромиссе. А если я заговорил о компромиссе, то он, считай, уже наполовину выбрался из могилы.

— Я предлагаю тебе миллион долларов за то, чтобы ты вытащил меня отсюда. Но не менее важно…

Я швырнул на крышу багажника полную лопату песка с гравием. Камни застучали по заднему окну. Песок посыпался в щель на крышке багажника.

— Что ты делаешь? — В его голосе звучала тревога.

— Лень — мать всех пороков, — заметил я. — Вот и решил заниматься делом, пока слушаю.

Я захватил еще лопату песка и высыпал его на багажник. Теперь Долан говорил быстрее, и голос звучал более настойчиво:

— Миллион долларов и моя личная гарантия, что никто тебя и пальцем не тронет… Ни я, ни мои люди — никто.

Руки у меня перестали болеть. Просто поразительно, хотя я непрерывно работал лопатой. Прошло не больше пяти минут, и задняя часть «кадиллака» была засыпана вровень с дорогой. Засыпать яму, даже работая вручную, куда легче, чем рыть ее.

Я сделал передышку и оперся на лопату. — Продолжай, чего замолчал?

— Слушай, это безумие, — сказал он, и теперь я услышал в его голосе панические нотки. — Я хочу сказать, ты сошел с ума.

— В этом ты совершенно прав, — согласился я и принялся ритмично работать лопатой.

Он продержался дольше, чем мог, по моему мнению, продержаться любой другой, — уговаривал, умолял, просил, взывал к разуму. И все-таки его речь становилась все более беспорядочной и бессвязной, по мере того как новые порции грунта сыпались на крышу «кадиллака». Один раз открылась задняя дверца и уперлась в земляную стену траншеи. Я увидел, как показалась волосатая кисть с большим перстнем-рубином на безымянном пальце. И тут же высыпал туда четыре полные лопаты грунта. Послышались ругательства, и дверца захлопнулась. Вскоре после этого он сломался окончательно. Думаю, его доконали звуки непрерывно сыпавшегося на крышу автомобиля грунта. Да, конечно. Шум сыплющейся земли отдавался внутри «кадиллака» очень громко. Песок и гравий падали на крышу машины и сыпались вдоль бортов. Долан понял наконец, что он сидит в восьмицилиндровом, обитом бархатом гробу с электронным зажиганием.

— Вытащи меня отсюда! — завопил он. — Прошу тебя! Я сойду с ума! Вытащи меня!

— Ты готов выслушать встречное предложение? — спросил я.

— Да! Да! Боже мой! Конечно, готов!

— Тогда кричи. Это и есть мое встречное предложение. Мне нужно, чтобы ты кричал. Если будешь кричать достаточно громко, я тебя выпущу.

Долан пронзительно завопил.

— Очень хорошо! — отозвался я без тени иронии. — Но все-таки недостаточно.

Я снова принялся копать, бросая лопату за лопатой на крышу «кадиллака». Рассыпающиеся комки глины скатывались по ветровому стеклу, заполняя щель, отведенную для дворников.

Он закричал снова, еще громче, и мне пришла в голову мысль: а может ли человек кричать так громко, что у него лопнет собственная гортань?

— Совсем неплохо! — заметил я, удваивая свои усилия. Несмотря на разрывающуюся от боли спину, я улыбался. — Ты добьешься своего, Долан, определенно добьешься.

— Пять миллионов. — Это были его последние слова, которые можно было разобрать.