Они свернули. Долан в последний момент почуял ловушку… или что-то показалось подозрительным ему или кому-то из его людей… и они свернули.

Я лежал на сиденье, спина моя горела от нестерпимой боли, глаза крепко зажмурены, словно это позволяло мне лучше слышать. Это звук мотора?

Нет — всего лишь ветер, задувавший теперь с такой силой, что горсти песка летели в борт фургона. Нет, не приедут. Свернули в объезд или поехали обратно. Всего лишь ветер. Свернули в объезд или…

Нет, это не просто ветер, это был шум мотора. Его звук нарастал, и через несколько секунд автомобиль — один-единственный автомобиль — промчался мимо меня.

Я сел и схватился руками за руль — мне нужно было держаться за что-то — и глядел вперед через ветровое стекло выпученными глазами, прикусив язык.

Серебристо-серый «кадиллак» плавно скользил по склону, приближаясь к ровной поверхности шоссе со скоростью пятьдесят миль в час или чуть быстрее. У «кадиллака» даже не вспыхнули тормозные огни. Они не почуяли ловушки. У них не возникло ни малейшего сомнения до самого конца.

Произошло следующее: внезапно «кадиллак» поехал не по поверхности шоссе, а углубляясь в него. Иллюзия асфальтового покрытия была настолько убедительна, что у меня закружилась голова, хотя я сам создал эту иллюзию. Сначала «кадиллак» Долана погрузился до середины колес, затем до уровня дверей. Мне пришла в голову причудливая мысль: если «Дженерал моторс» захочет выпускать роскошные подводные лодки, при погружении они будут выглядеть именно так.

До меня доносился хруст ломающихся деревянных реек, поддерживающих брезент. И я услышал треск рвущегося брезента.

Все это длилось меньше трех секунд, но эти три секунды я запомню на всю жизнь.

У меня создалось впечатление, что от «кадиллака» над поверхностью шоссе остались только крыша и пара дюймов поляризованных стекол. Затем послышался громкий тупой удар — звук бьющегося стекла и сминаемого металла. В воздух поднялось облако пыли, которое порывом ветра унесло вдаль.

Мне хотелось скорее пойти к этому месту, но сначала нужно было привести в порядок знаки, указывающие на объезд. Мне не хотелось, чтобы нас прерывали.

Я вышел из фургона, достал снятое колесо, поставил его на прежнее место и вручную затянул все шесть гаек. Я затяну их туже потом; пока мне нужно было всего лишь подъехать к тому месту, где начинается объезд.

Трясущимися руками я выдернул домкрат и рысцой подбежал к задним дверям фургона. Остановился и прислушался, наклонив голову. Я слышал вой ветра.

А из длинной продолговатой ямы на дороге доносились крики… или, может быть, стоны.

Я быстро вывел фургон на дорогу. Снова вылез, открыл задние дверцы и достал яркие дорожные конусы. И постоянно прислушивался, не приближается ли какая еще машина, но ветер был слишком силен. К тому моменту, когда я услышу приближающийся автомобиль, он будет уже рядом.

Я соскользнул в кювет, проехал вниз на заднице и остановился на самом дне. Здесь я сдернул кусок брезента с большого знака «Объезд», с трудом выволок его на дорогу и установил на место. Потом подошел к фургону и захлопнул дверцы. Устанавливать на место стрелку и подключать ее к аккумулятору у меня не было ни малейшего желания.

Далее я переехал на противоположную сторону возвышенности, остановился вне пределов видимости объезда и как следует закрепил гайки на колесе. Отдельные крики теперь прекратились, зато неумолкающие вопли стали гораздо громче.

Я не спешил, затягивая гайки. Меня ничуть не беспокоило, что они могут выбраться из «кадиллака» и напасть на меня или просто убежать в пустыню, потому что выбраться из автомобиля они не могли. Ловушка сработала идеально. «Кадиллак» стоял сейчас на колесах в дальней части траншеи, причем дверцы с каждой стороны упирались в стены вырытой могилы. Трое мужчин, находящихся внутри, не могли открыть их даже для того, чтобы высунуть ногу. Не могли они опустить и стекла в окнах, потому что стекла опускались с помощью электрических стеклоподъемников, а аккумуляторная батарея превратилась в кучу металла и пластика, смоченную кислотой, где-то рядом с расплющенным двигателем.

Водитель и телохранитель, сидящий с ним рядом, на переднем сиденье, тоже, по-видимому, оказались раздавлены силой удара, но это меня не касалось. Я знал, что кто-то все еще жив в машине, равно как мне было известно, что Долан всегда ездил на заднем сиденье и аккуратно пристегивал ремень, как и полагается добропорядочному гражданину.

Надежно затянув гайки на колесе, я направил фургон к широкой мелкой части траншеи и вышел из кабины.

Деревянные планки большей частью сломались, остальные торчали из асфальта. Брезентовая «дорога» комом лежала на дне траншеи — смятая, разорванная и спутанная, похожая на сброшенную змеиную кожу.

Я подошел к глубокому концу траншеи и увидел «кадиллак» Долана.

Капот его был полностью смят. Он превратился в гармошку и вдавился в салон. Беспорядочная куча металла, резины, шлангов — все это было покрыто песком и глиной, осыпавшимися сверху в момент удара. Слышался шипящий звук, стекала и капала какая-то жидкость. В воздухе ощущался ледяной алкогольный запах антифриза.

Меня беспокоило ветровое стекло. Нельзя было исключить вероятность того, что оно разобьется и Долан получит возможность выбраться из машины. Впрочем, шанс был невелик. Я уже говорил, что автомобили Делана строились в соответствии с требованиями диктаторов и военных деспотов, поэтому ветровое стекло не должно было разбиться, и оно не разбилось.

Заднее стекло «кадиллака» было еще прочнее, поскольку его площадь меньше. Долан не мог разбить его — по крайней мере не за то время, которое я намеревался ему дать, — и он не решится стрелять в стекло. Стрельба в пуленепробиваемое стекло является вариантом русской рулетки. Пуля оставляет на стекле всего лишь маленькую белую царапину и отлетает рикошетом внутрь машины.

Я не сомневался, что он сумел бы выбраться из «кадиллака», окажись в его распоряжении достаточно времени, но я находился рядом и не собирался предоставить ему эту возможность.

Я поддал кучу грунта ногой, и на крышу автомобиля посыпался песчаный дождь. Реакция была немедленной.

— Нам нужна помощь, пожалуйста. Мы застряли. — Голос Долана. Он не пострадал, и голос звучал как-то до жути спокойно. Но я чувствовал, что под внешним спокойствием скрывается страх и только силой воли он держит себя под контролем. Мне едва не стало жаль его: сидит на заднем сиденье сдвинувшегося вперед салона, один из его людей пострадал и стонет, а другой либо мертв, либо без сознания.

Меня на мгновение охватило какое-то странное чувство сопереживания. Нажимает на кнопки дверей — ничего. Пытается опустить стекла — тщетно.

Затем я остановил себя — ведь он попал сюда по собственной вине, не так ли? Да. Он купил билет и заплатил за него сполна.

— Кто там?

— Это я, но я не намерен оказывать вам помощь, которой вы ждете.

Я снова поддал ногой кучу земли, и на крышу серебристо-серого «кадиллака» опять посыпался дождь песка и гравия.

— Мои ноги! Джим, мои ноги!

Голос Долана внезапно стал осторожным. Человек, что стоял снаружи, возле траншеи, знал его имя. Это создало исключительно опасную ситуацию. — Джимми, я вижу кости, они торчат из моих ног!

— Заткнись, — холодно бросил Долан.

Голоса, доносящиеся из-под земли, звучали как-то жутко. Пожалуй, я мог бы спуститься на крышу «кадиллака», сойти на багажник и попытаться заглянуть внутрь через заднее окно. Нет, вряд ли мне удастся рассмотреть что-то, даже если я прижму лицо к стеклу. Как я уже говорил, стекла были поляризованными.

К тому же мне не хотелось видеть его. Я знал, как он выглядит. Зачем мне на него смотреть? Выяснить, одет ли он в сшитые на заказ джинсы и носит ли свой «Ролекс»?

— Кто ты, приятель? — спросил он.

— Я — никто, — ответил я. — Никто с вескими основаниями закопать тебя в могилу, где ты сейчас и