реке.

Флетчер наклонился к огоньку зажигалки. Кончик сигареты нагрелся, раскалился докрасна. Флетчер глубоко затянулся, без труда закашлялся. Еще бы, он три года не курил, куда сложнее было бы не закашляться. Он откинулся на спинку стула, к кашлю добавились горловые хрипы. Тело начало сотрясаться, он широко расставил локти, вывернул голову налево, засучил ногами. А главное, вспомнил отработанные в детстве навыки и закатил глаза так, что между веками виднелись только белки. И при этом не выпускал сигарету.

Флетчер никогда не видел настоящего эпилептического припадка, хотя смутно помнил, как Пэтти Дьюк имитировала такой в «Сотворившей чудо». Он не мог знать, правильно ли он изображает эпилептика, но надеялся, что неожиданная смерть Томаса Эрреры поможет им оставить без внимания фальшивые нотки разыгрываемого им спектакля.

— Дерьмо, только не это! — пронзительно воскликнул Хайнц. В фильме его вскрик мог даже вызвать смех в зале.

— Хватай его, Рамон! — на испанском крикнул Эскобар. Попытался встать и с такой силой ударился жирными бедрами от стол, что тот подпрыгнул и ножки со стуком ударились об пол. Только женщина не шевельнулась и Флетчер подумал: «Она что-то заподозрила. Не думаю, что она знает, как будут развиваться события, но она на порядок умнее Эскобара и чует неладное».

Не ошибся ли он в отношении женщины? С закатившимися под веки зрачками видел только ее смутную тень, поэтому не мог утверждать наверняка, что она не верит в истинность припадка… но интуиция подсказывала, что скорее да, чем нет. Впрочем, никакого значения это не имело. Процесс пошел, и никто, даже он сам, не знал, что произойдет через одну, две, пять минут. Теперь все зависело только от него.

— Рамон! — кричал Эскобар. — Не дай ему свалиться на пол, идиот. Не дай проглотить свой я…

Рамон наклонился на Флетчером, схватился за его ходящие ходуном плечи, может, с тем, чтоб отклонить голову Флетчера назад, может, с тем, чтобы убедиться, что Флетчер еще не проглотил язык (человек не мог проглотить собственный язык, если только его предварительно не отрезали; Рамон определенно этого не знал, должно быть, не смотрел сериал «Скорая помощь»). Короче, никто так и не узнал, ради чего он наклонился над Флетчером. Потому что, как только лицо охранника оказалось в пределах досягаемости, Флетчер вонзил горячий конец «Мальборо» ему в глаз.

Рамон взревел и отшатнулся. Правая рука поднялась к лицу, где все еще дымящаяся сигарета торчала из глазницы, но левая осталась на плече Флетчера. Сжимала его, как клещами, поэтому, когда Рамон подался назад, он потянул за собой стул, перевернул. Флетчер вывалился из него, перекатился по полу, вскочил.

Хайнц вопил, возможно, выкрикивал какие-то слова, но Флетчеру его вопли напоминали восторженный визг десятилетней девочки, увидевшей своего музыкального идола, может, одного из Хансонов. Эскобар ничем не проявлял себя и это не сулило ничего хорошего.

На стол Флетчер не оглядывался. И не оглядываясь, он знал, что Эскобар уже спешит к нему. Он вытянул руки, схватился за рукоятку револьвера Рамона, рывком вытащил его из кобуры. Флетчер полагал, что охранник даже не понял, что лишился оружия. Он что-то орал на испанском и правой рукой елозил по лицу. Ударил по сигарете, но она, вместо того, чтобы отлететь в сторону, разломилась пополам и горящий конец так и остался в глазу.

Флетчер повернулся. Эскобар приближался, он уже обогнул длинный стол, выставил перед собой пухлые ручонки. Эскобар более не напоминал человека, который иногда сообщает телезрителям прогноз погоды и сокрушается из-за низкого павления.

— Хватай этого сукиного сына! — выплюнула женщина.

Пинком Флетчер швырнул перевернутый стул под ноги Эскобару. Тот споткнулся и упал. А Флетчер выставил перед собой револьвер, по-прежнему держа его обеими руками, и выстрелил министру в затылок. Волосы подпрыгнули. Кровь хлынула изо рта, носа, из-под подбородка, где вышла пуля. Окровавленным лицом Эскобар ткнулся в пол. Ноги дернулись на сером линолеуме. От умирающего тела завоняло говном.

Женщина более не сидела за столом, но и не проявила желания схлестнуться с Флетчером. Она бежала к двери, легкая, как лань, в черном бесформенном платье. Рамон, он все орал, как резаный, оказался между Флетчером и женщиной. И тянулся руками к Флетчеру, чтобы схватить его за шею и задушить.

Флетчер выстрелил в него дважды, в грудь и лицо. Выстрел в лицо снес большую часть носа и правую щеку Рамона, но здоровяк в коричневой форме продолжал надвигаться, ревя, с торчащей из глаза сигаретой, а его большие пальцы-сосиски, с серебряным перстнем на одном, сжимались и разжимались.

Рамон споткнулся о Эскобара, точно так же, как чуть раньше Эскобар споткнулся о перевернутый стул. Флетчер успел подумать о знаменитой карикатуре, на которой в ряд выстроились несколько рыбок разного размера, и большая разевала рот, чтобы проглотить меньшую. Называлась карикатура «Продовольственная цепочка».

Рамон, лежащий на полу и с двумя пулями в теле, протянул руку и схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер вырвался, пошатнулся, взмахнул руками и непроизвольно нажал на спусковой крючок. Четвертая пуля вонзилась в потолок. Посыпалась побелка. В комнате уже стоял сильный запах порохового дыма. Флетчер посмотрел на дверь. Женщина одной рукой дергала за ручку, второй никак не могла справиться с замком. Вроде бы открыла его, но дверь не распахивалась. Если б распахнулась, Невеста Франкенштейна уже бежала бы по коридору, сзывая подмогу.

— Эй, — Флетчера охватила эйфория, те же чувства испытывает самый обычный парень, который случайно забрел на турнир по боулингу и выиграл его. — Эй, сука, посмотри на меня.

Она повернулась, прижала ладони к двери, словно держала ее, не давала открыться. Глаза по- прежнему горели мрачным огнем. Начала говорить, что он не должен причинять ей вреда. Сначала на испанском, потом запнулась, повторила все на английском.

— Вы не должны причинить мне вреда, мистер Флетчер. Я — единственная, кто может гарантировать вам безопасное возвращение домой, и я клянусь, что гарантирую, если только вы меня не тронете.

За его спиной верещал Хайнц. Флетчер приблизился к женщине, которая все стояла, прижавшись спиной и ладонями к двери комнаты смерти. До его ноздрей долетел горьковато-сладкий запах ее духов. Глаза женщины напоминали миндалины. Волосы волнами уходили со лба к затылку. «Мы здесь не для того, чтобы валять дурака», — сказала она ему. Флетчер подумал: «Я тоже».

Женщина прочитала в его глазах смертный приговор и затараторила еще быстрее, вжимаясь в дверь спиной, ягодицами, ладонями. Словно верила, если надавит с достаточной силой, то каким-то образом просочится сквозь металл и окажется по другую сторону. У нее есть документы, говорила она, документы на его имя, и она отдаст их ему. У нее также есть деньги, много денег, и золото. Счет в швейцарском банке, к которому он может получить доступ, узнав у нее пароль. Флетчеру пришло в голову, что, возможно, это единственный способ отличить убийц от патриотов. Видя, что смерть неминуема, патриоты произносили речи. Убийцы в аналогичной ситуации называли номер своего счета в швейцарском банке и предлагали связаться с ним по интернету.

— Заткнись, — бросил Флетчер.

Она заткнулась, прижимаясь к двери. Никуда не делся и темный огонь в глазах. «Сколько ей лет? — задался вопросом Флетчер. — Шестьдесят пять? Скольких она убила в этой комнате, таких же, как эта? Скольких приказала убить?»

— Слушай меня, — продолжил Флетчер. — Ты слушаешь?

Но она прислушивалась к звукам приближающихся шагов, надеялась на подмогу. «Мечтать не вредно», — подумал Флетчер.

— Наш специалист по погоде сказал, что Эль Кондор нюхает кокаин, лижет задницу коммунистам, прислуживает «Юнайтед фрут» и его Бог знает кому. Может, все это правда, может, и нет. Я этого не знаю и мне без разницы. Но я точно знаю, что он не командовал солдатами, которые патрулировали реку Кайя летом 1994 года. Нунес тогда был в Нью-Йорке. Учился в университете. Он не был среди тех, кто нашел монахинь, которые убежали из Ла Кайи. Солдаты отрезали трем монахиням головы и выставили их на пиках