ввели вместо «моральной неустойчивости», еще ранее пришедшей на смену «преступным наклонностям».

Зато в лагере Бен-Гуриона детей учил, а точнее лечил, не бездушный робот, а живой человек.

С тех пор, как Дэвид начал посещать общественную школу, Джек постоянно боялся услышать, что его мальчик не может быть аттестован по шкале оценок, согласно которой обучающие машины оценивали своих учеников.

Но ребенок охотно учился и его успехи оценивались очень высоко. Дэвиду нравилось большинство «учителей» и, приходя домой, он буквально бредил ими. Мальчик получал «отлично» даже у самых строгих и постепенно отцу становилось совершенно ясно, что у ребенка не возникает проблем с учебой, сын — не аутист, а нормальный, здоровый парень, он никогда не переступит порога спецлагеря.

И все-таки Джека одолевали сомнения. Никакие успехи сына, которые радовали Сильвию, не могли избавить его от беспокойства. В конце концов, только два пути существовали для ребенка на Марсе -или Общественная школа, или лагерь Бен-Гуриона. Джек боялся и того и другого. Почему? Он и сам толком не знал.

Иногда ему казалось, что страх за Дэвида вызывался тем, что однажды, в самом начале обучения, ребенок впал в состояние, сходное с аутизмом. У мальчика проявилась детская форма шизофрении, которой переболело множество людей. Шизофрения вообще становилась главной болезнью человечества, рано или поздно поражавшей почти каждую семью. Шизофреник не мог адекватно воспринимать существующие в обществе нормы. Он жил искаженной реальностью собственной внутренней жизни, со свойственной только ей особой логикой и ценностями, хотя и не существующей на самом деле, но воспринимаемой им с абсолютной достоверностью. При облегченном ходе заболевания шизофреник в конце концов вырывался из своей второй реальности или, по крайней мере, приучался не ставить ее на передний план. Главная задача, которую решали взрослые, находящиеся рядом с больным ребенком, — учителя, родители, врачи, состояла в том, чтобы медленно, шаг за шагом вывести его из болезненного состояния.

В подобных случаях Общественная школа обычно исключала ребенка, который не мог учиться. Дело было даже не в затратах на обучение или в способности в дальнейшем возместить средства, затраченные на обучение. Все обстояло гораздо глубже. С ранних лет ребенку внушали, что определенные культурные ценности необходимо защищать, не считаясь со средствами.

Собственная ценность человеческой личности как бы принижалась по сравнению с общепризнанными достижениями общества. В его сознании закреплялись некие традиции, согласно которым он не только сохранял полученное культурное наследие, но даже преумножал его. Как считал Джек, истинный аутизм заключался в апатии к общественным стремлениям, как будто человеческая личность не являлась порождением унаследованных общественных ценностей. Он не мог согласиться с тем, что общественная школа со всеми ее обучающими машинами, как единственный судья, решало, что имело, а что не имело общественной значимости. По его мнению общечеловеческие ценности находились в постоянном преобразовании, а существующая система образования пыталась законсервировать их, заморозить, мумифицировать.

Джек давно решил, что Общественная школа сама больна. Она создавала мир, в котором не случалось ничего нового, не было никаких сюрпризов.

Совершенно больное общество страдающих маниакально депрессивным психозом.

Пару лет назад Джек попытался изложить свою теорию жене. Сильвия внимательно его выслушала и сказала:

— Ты просто не понимаешь задач, стоящих перед общим образованием.

Попытайся понять. Есть куда более серьезные вещи, чем невроз у ребенка. Ее голос звучал негромко, но достаточно твердо. — Мы только начинаем выявлять безнадежных неврастеников. Ты ведь согласен, что они существуют.

Ты и сам один из них.

Он согласно кивнул, хотя и не понял того, что сказала Сильвия.

Когда Джеку исполнилось двенадцать лет, у него однажды произошел нервный срыв. Это случилось неожиданно и резко. Окружающий мир вдруг потерял свои привычные очертания и оказался странным, враждебным. Тогда ему пришлось в одиночку разбираться в своих ощущениях, к слову сказать, просто ужасных,втовремякакжесткая,косная, принудительно-невротическая Общественная школа позволяла практически любому ребенку легко и безболезненно находиться в мире привычных ощущений.

Давнишний случай заставил Джека понять, что страх перед переменами умышленно закладывался в систему образования больным обществом в состоянии кризиса. Так поступать заставлял инстинкт самосохранения.

«Не придирайся к неврозу», — сказала Сильвия, и он, наконец, понял, что она имела в виду. Невроз — страх перемен — являлся умышленным стопором, отрезвителем, стоящим на тропе жизни больного шизофреника. Вне ее находилась бездна. Любой шизофреник знал о ней. И каждый, подобно Джеку, помнил свой случай панического страха.

Двое мужчин у противоположной стены комнаты как-то странно его разглядывали. А что такого особенного он сказал? «Герберт Гувер лучше руководил ФБР, чем Каррингтон, как бы последний не пыжился… Совершенно точно… держу пари…» — Казалось, мозг заволакивало и, чтобы взбодриться, Джек отхлебнул пива. Все вокруг стало тяжелым: рука, да и сам стакан. Было легче смотреть вниз, чем вверх… Он принялся изучать программку скачек, лежащую на кофейном столике.

— Ты же не имеешь в виду Герберта Гувера, — сказал Лоу Ноттинг, — а хочешь сказать Ю.Эдгара.

«Господи! — с тревогой подумал Джек. Да, он действительно произнес имя Герберта Гувера и пока ему не указали на ошибку, все казалось в порядке. — Что случилось со мной? — удивился Джек. — Я чувствую себя как в полусне». И это после того, как он уснул накануне в десять вечера и проспал почти двенадцать часов.

— Простите… — неуверенно произнес Джек, — конечно же, я имел в виду…

Язык заплетался. Джек медленно произнес:

— …Ю.Эдгара Гувера…

Но его голос звучал неразборчиво и приглушенно, подобно звуку юлы, теряющей скорость. Сидя в гостиной Ноттинга, он провалился в сон, хотя его глаза оставались открытыми. Его внимание приковала программка скачек.

Брошюрка закрыта, но, кажется, до начала приступа он читал ее. «Можете ли вы самостоятельно выбрать лошадь?… Первый урок совершенно бесплатно — вы не принимаете на себя никаких обязательств… Пролистайте брошюру до свободного бланка для выяснения участников заезда…»

Джек тупо уставился перед собой, пока Лоу Ноттинг и Фред Кларк разглагольствовали об ограничении свобод, демократическом процессе и прочих высоких материях. Хотя Джек слышал все слова разговора совершенно отчетливо, он не вникал в их смысл. Он не желал ничего обсуждать, но был уверен, что оба собеседника заблуждаются. Лучше ему не вмешиваться в спор… С ним опять случился припадок. Бедняга ничем не смог помешать приступу шизофрении.

— Джек видимо сможет пойти с нами сегодня вечером, — сказал Кларк.

Джек сразу почувствовал, когда заговорили о его персоне и решил поддержать беседу.

— Конечно, — сказал он, хотя фраза стоила ему страшных усилий, как будто он всплывал со дна океана, — продолжайте, я слушаю…

— Господи! Какой у тебя вид дурацкий, — сказал Ноттинг. — Иди домой и проспись, ради Христа.

В гостиную вошла Филлис, жена Лоу, она посмотрела на Джека и сказала:

— В таком состоянии, как сейчас, тебя никогда не допустят на Марс, Джек.

Она включила проигрыватель, из которого полилась современная джазовая музыка, хотя, возможно, звучали электроинструменты. Нахальная блондинка Филлис уселась рядом с Джеком и принялась к нему приставать с расспросами:

— Джек, мы случайно не обидели тебя? Ты ведь у нас такой чувствительный.

— Пустяки, Филлис. Одна из обычных его причуд, — сказал Ноттинг. Когда мы находились на дежурстве, он частенько доставал всех таким образом, особенно в субботнюю ночь. Мрачный, неразговорчивый… размышляющий! О чем ты теперь думаешь, Джек?