применения. Вспомните хотя бы химиотерапию, которую испытали не так давно. Стимуляторы ускоряли внутреннее чувство времени у больного до такой степени, что он мог воспринимать импульсы от внешнего мира. Но как только действие лекарств прекращалось, способность воспринимать окружающее опять притуплялась и восстанавливался патологический метаболизм. Понимаете мою мысль? Главное как мы поняли из опытов, то, что психоз имеет связь с обменом веществ, а не с душевными расстройствами. Шестьдесят лет ошибочных представлений перевернул единственный эксперимент с применением аминала.

— Мечты и пустая болтовня, — резко перебил Стинер. — Вы никогда не наладите контакт с моим бедным мальчиком. — Круто развернувшись, он пошел прочь от доктора Глоба.

Выйдя из лагеря, Норберт Стинер отправился на автобусе в изящный ресторанчик «Красная лиса». Здесь он обычно продавал большие партии товаров. Уладив дела с владельцем ресторана, он некоторое время сидел в баре, потягивая пиво.

Способ, предложенный доктором Глобом, казался ему глупой выдумкой.

Такой же глупой выдумкой, как и та, что привела их всех на Марс. Подумать только, на этой планете стакан пива стоил вдвое дороже, чем глоток виски, так как в нем намного больше воды!

Владелец «Красной лисы», невысокий лысый толстенький человечек, протиравший стаканы, подошел к Стинеру и спросил:

— Почему ты такой угрюмый, Норб?

— Они собираются закрыть спецлагерь Бен-Гуриона, — ответил Стинер.

— И правильно сделают, — сказал владелец «Красной лисы». — Нам не нужны уроды на Марсе, они — плохая реклама для нас.

— До некоторой степени я с тобой согласен, — ответил Норберт Стинер.

— Помнишь, в шестидесятые годы у тех, кто принимал разрекламированное немецкое лекарство, родились уроды с ластами, как у тюленей. Тогда следовало их всех уничтожить. Ведь рождается достаточно нормальных, здоровых детей, так, зачем жалеть каких-то недочеловеков? Если у вас родится дефективный ребенок с какими-нибудь особыми щупальцами или вовсе без рук — вряд ли вам захочется сохранить ему жизнь, не так ли?

— Конечно, — согласился Стинер. Он не признался, что его шурин, живший на Земле, родился фокомелусом, то есть без рук, и пользовался прекрасными протезами, разработанными для него канадской фирмой, специализировавшейся на оборудовании такого типа.

Он ничего не сказал маленькому толстяку, продолжая пить пиво и разглядывать бутылки на витрине за стойкой бара. Хозяин ресторана совершенно ему не нравился, и он никогда не рассказывал толстяку о Манфреде. Стинер знал о его твердой предубежденности в отношении психически больных. Обычное, широко распространенное мнение. Норберт даже не почувствовал раздражения к нему. Он просто устал и не желал обсуждать свои проблемы.

— Уродов, рожденных в шестидесятых, поместили в спецлагерь Бен-Гуриона, — продолжал владелец ресторана. — Ноги моей не бывало и никогда не будет в этом зверинце.

— Как же ни могли оказаться в лагере? — спросил Стинер. — Спецлагерь Бен-Гуриона предназначался для аномальных детей, а под аномальностью подразумевалось нечто другое, а вовсе не физическое уродство.

— Да, — сказал мужчина. — Я понимаю, что ты имел в виду. Если бы уродов сразу уничтожали тогда, много лет назад, то не прошлось бы создавать такое ужасное место, как спецлагерь Бен-Гуриона. Имеется прямая связь между монстрами, рожденными в шестидесятых в этими ублюдками, появившимися на свет, как полагают, в результате радиации. Думаю, уроды рождаются вследствие генетических нарушений в организме. Согласен со мной?

Так вот, нацисты были совершенно правы. Нужно было уничтожить генетически неполноценные расы еще в 1930-ом. Они считали…

— Мой сын… — начал было Стинер и замолчал. До него вдруг дошло то, что он произнес. Толстяк с удивлением уставился на него.

— Мой сын… там… — наконец выдавил Стинер. — Он значит для меня так же много, как и ваши для вас. И я уверен, в один прекрасный день мой мальчик снова вернется в мир.

— Позвольте мне угостить тебя выпивкой, Норберт, — сказал толстяк. Видишь ли… мне очень жаль… Я имею в виду все то, о чем я тут говорил…

— Если они закроют лагерь — это будет слишком большим бедствием для нас — тех, у кого там дети… Лично я не переживу этого…

— Да-а… Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал хозяин «Красной лисы». — Я понимаю твои чувства.

— Тогда ты умнее меня, если можешь понять мои чувства, — с горечью сказал Стинер, — потому что даже я не могу в них разобраться. — Он поставил пустой стакан и слез с табуретки. — Не хочу больше пить, — сказал он. — Извини меня, мне нужно идти. Он поднял свой тяжелый чемодан.

— Ты часто заходил сюда, — с упреком сказал владелец ресторана, — мы много говорили о лагере, но ты никогда не говорил, что твой сын там. Зря! — он выглядел раздраженным.

— Почему же зря?

— Черт возьми! Да просто если бы я знал о твоем сыне, то не стал бы тебе говорить того, что сказал. Ты — хитрый, Норберт, мог ведь сказать, но нарочно промолчал. Мне не нравится твоя неискренность. — Лицо толстяка покраснело от возмущения.

Подхватив чемодан, Стинер покинул бар.

— Какой неудачный день, — произнес он вслух. — Поругался со всеми, придется в следующий раз извиняться… Если я вообще вернусь… Но я должен вернуться, весь мой бизнес основан на взаимоотношениях… И я обязан приезжать в лагерь, у меня нет другого выхода.

Внезапно ему пришло в голову, что он может убить себя. Эта идея так просто появилась в его совершенно истощенном мозгу, как будто она всегда была в нем. Как все просто. Стоит только разбить вертолет.

«Черт возьми! — думал он. — Надоело быть Норбертом Стинером… Я не просился быть Норбертом Стинером, продавать чертову жратву на черном рынке или еще что-нибудь… Я — всего лишь жалкий торгаш! Мне надоело холодное презрение жены за то, что я не могу содержать нашу сантехнику в порядке. Я устал от своего помощника, которого вынужден терпеть, потому что не могу справиться самостоятельно даже с собственным бизнесом… — Внезапно у него возникла новая мысль: — Зачем ждать, пока я вернусь к вертолету?…»

Вдоль по улице приближался огромный, громыхающий, запыленный со всех сторон автобус-вездеход, только что пересекший пустыню и прибывший в Нью-Израиль. Стинер неожиданно поставил чемодан и выбежал на середину улицы — прямо на проезжую часть. Тяжелая машина отчаянно засигналила, завизжали воздушные тормоза. Стинер выбежал вперед, опустив голову и зажмурив глаза. Только в последний момент, когда от звука автомобильного рожка заломило в ушах, он не выдержал и широко раскрыл глаза. Последнее, что он увидел, — перекошенное лицо водителя, с ужасом глядящего на самоубийцу, рулевое колесо, номер на фуражке… А затем все погасло.

В солярии спецлагеря Бен-Гуриона воспитательница мисс Милч играла на фортепиано «Танец феи Драже» из сюиты П.И.Чайковского «Щелкунчик», а дети под него танцевали. Заслышав звуки сирен, она перестала играть.

— Пожар! — сказал один из малышей, отправляясь к окну. Другие дети последовали его примеру.

— Нет, мисс Милч, — сказал другой мальчик возле окна, — это «скорая помощь» мчится в деловую часть города.

Мисс Милч продолжила игру, и дети, под влиянием звуков и ритма музыки, потянулись к своим местам. Они изображали медведей в зоопарке, бросающихся за лакомствами, — именно эти образы внушила им музыка, и воспитательница предложила показать, как звери собирают разбросанные по полу конфеты.

В стороне, не слушая музыку, опустив голову, с задумчивым выражением лица стоял Манфред. Когда завыла сирена, он в то же самое мгновение поднял голову. Заметив его движение, мисс Милч раскрыла рот от удивления и зашептала молитву. Мальчик слышал! Она с энтузиазмом забарабанила дальше по