радостных криков британцев.

Форрест глянул на форт в подзорную трубу, прицокнул языком и повернулся к Шарпу:

- Бедняги. Наверное, им не особенно приятно.

Шарп едва сдержал смех:

- Конечно, нет, сэр.

- Я знаю, Шарп, что вы считаете меня слишком уж милосердным к врагам. Возможно, вы правы, но я представляю на их месте моего сына – и ничего не могу с собой поделать.

- Мне казалось, ваш сын – гравер, сэр.

- Да, Шарп, именно так, но если бы он был французским солдатом, он мог бы быть там, вот что удручает.

Шарп задумался было, пытаясь поспеть за воображением Форреста, но сдался и снова повернулся к форту. Другие британские пушки уже взяли прицел, и тяжелые ядра начали методично крушить хлипкие укрепления. Французы были в ловушке: отступить они не могли - поджимало озеро - и понимали, что с закатом канонада закончится атакой пехоты. Форрест нахмурился:

- Почему они не сдаются?

- А вы бы сдались, сэр?

- Конечно, нет, Шарп. Я же англичанин! – обиделся майор.

- А они – французы, сэр, и тоже не любят сдаваться.

- Подозреваю, что вы правы, - Форрест и в самом деле не мог понять, почему французы, нация, которую он считал по большей части цивилизованной, должны сражаться в такой безвыходной ситуации. Допустим, американцы воюют за республиканский строй: от молодой нации трудно ждать осознания всех опасностей такой политической системы. Но французы? Форрест никак не мог этого понять. Хуже всего то, что французы – самая сильная с военной точки зрения нация на земле, и именно она, зарядив мушкеты и оседлав коней, распространяет зло республиканства. Британцы, естественно, обязаны избавить мир от подобной заразы. Форрест считал войну крестовым походом во имя духовных ценностей, битвой за благопристойность и порядок, а победа Британии будет означать, что Всевышний, который, разумеется, не одобряет республиканских настроений, благословил ее солдат.

Однажды он даже изложил свои мысли майору Хогану и был глубоко потрясен, когда инженер с ходу опроверг его идеи: «Дорогой мой Форрест! Мы сражаемся исключительно из-за прибыли! Если бы Бони[39] не закрыл португальские гавани для британцев, вы бы уютно посапывали в своей постели в Челмсфорде». Форрест припомнил этот разговор и взглянул на Шарпа:

- Шарп, а вы зачем сражаетесь?

- Сэр? – Шарпу на секунду показалось, что Форрест предлагает сдать армию защитникам Пикурины. – Зачем нам сражаться?

- Да, Шарп. Зачем лично вы сражаетесь? Вы против республиканства?

- Я, сэр? Да мне даже слова такого не выговорить, - он улыбнулся Форресту. – Боже мой, сэр, мы всегда дрались с французами. Даже лет двадцать назад или около того. Если бы мы этого не делали, они бы нас завоевали, и нам бы пришлось есть улиток и говорить по-французски, – он рассмеялся, но заметил, что майор серьезен. - Не знаю, сэр. Мы воюем с ними, потому что они надоедливые ублюдки и надо прибрать их к ногтю.

Форрест вздохнул. Он попытался объяснить Шарпу политическое устройство мира, но тут полковник Уиндхэм и группа офицеров батальона присоединились к ним на бруствере. Уиндхэм был в добром расположении духа: он смотрел, как британские ядра разрушают остатки французского палисада и возбужденно похлопывал судорожно сжатым кулаком по ладони:

- Отлично, парни! Задайте жару этим ублюдкам! – Повернувшись, он вежливо кивнул Шарпу и улыбнулся Форресту: - Чудесный день, Форрест, чудесный! Две лисы! - Хоган как-то поделился с Шарпом наблюдением, что для британского офицера нет ничего более вдохновляющего, чем мертвая лиса. Но дважды удовлетворенный Уиндхэм принес и новости. Он вытянул из кармана письмо и продемонстрировал его Форресту: - Письмо от миссис Уиндхэм, Форрест. Чудесные новости!

- Отлично, сэр! – Форрест, как и Шарп, гадал, не подарила ли лишенная подбородка Джессика жизнь какому-нибудь малютке Уиндхэму, но дело было не в этом. Полковник развернул письмо, что-то промычал, проглядывая первые строки, и по лицам Лероя и других новоприбывших Шарп понял, что они не первые, кого Уиндхэм знакомит с хорошими новостями, в чем бы они ни заключались.

- Вот! У нас были проблемы с браконьерами, Форрест, чертовски серьезные проблемы. Среди крестьян завелся негодяй! Но моя замечательная жена поймала его!

- Замечательно, сэр, – Форрест вложил в эти слова весь свой энтузиазм.

- И более того, не просто поймала! Она приобрела новый капкан. Чертова штуковина оказалась настолько мощной, что отсекла ему ступню, и он умер от гангрены. Вот, смотрите, миссис Уиндхэм пишет: «Это так вдохновило нашего приходского священника, что упомянул в воскресной проповеди, что испытает Наказание за грех свой каждый, кто не Заботится о Долге своем!» - Уиндхэм обвел собравшихся восторженным взглядом. Шарп готов был поспорить, что никто из прихожан не забывает о своем долге, пока миссис Уиндхэм так заботится о своем, но решил, что момент не очень подходит для того, чтобы произнести это вслух. Уиндхэм снова уткнулся в письмо. - Чудесный человек наш священник. В седле держится, как настоящий вояка. Знаете этот текст?

Шарп подождал, пока бухнет пушка, потом мягко произнес:

- Книга Чисел, глава тридцать вторая, стих двадцать третий[40], сэр?

Полковник воззрился на него:

- Черт возьми, как вы узнали? – в голосе сквозило подозрение, как будто стрелок мог прочесть письмо. Лерой ухмылялся.

Шарп решил не рассказывать, что в спальне сиротского приюта, где он рос, этот текст был написан на стене трехфутовыми буквами:

- Показалось подходящим, сэр.

- Именно, Шарп, чертовски подходящим. «Наказание за грех ваш постигнет вас». И постигло, а? Умер от гангрены! – Уиндхэм расхохотался и повернулся поприветствовать майора Коллетта, приведшего с собой слугу полковника, нагруженного бутылками вина. Полковник улыбнулся офицерам: - Думаю, это надо отпраздновать. Давайте выпьем за ночную атаку.

Пушки стреляли до самого конца заката, а потом, уже в темноте, свистки бросили превосходящие силы британской пехоты на маленький форт. Артиллеристы на городской стене, услышав, что британская канонада затихла, опустили дула своих пушек и начали стрелять прямо по склону холма, не заботясь больше о Пикурине. Ядра выбивали из атакующих рядов целые взводы, но ряды смыкались и продолжали идти вперед. Потом из города раздались более глухие звуки разрывов, и наблюдатели на холме увидели темно- красные огненные хвосты снарядов, огромными арками встающие в небе над озером: в ход пошли гаубицы. Ракеты распускались диковинными алыми цветами. Парни из 95-го, выстроившись цепью, окружили форт, и Шарп увидел яркие вспышки выстрелов: стрелки пытались попасть в амбразуры. Французы, засевшие в форте, ответного огня пока не открывали: прислушиваясь к доносящимся из темноты командам и свистящим над головами винтовочным пулям, они ждали настоящей атаки.

Офицерам на холме ничего не было видно, кроме вспышек выстрелов и разрывов снарядов. Шарп любовался пушками на стене. Каждое ядро изрыгало пламя, в течение нескольких секунд яркое и мощное, затем принимавшее странную изломанную форму и существовавшее независимо от орудия: медленно гаснущая, извивающаяся красота, дух огня, складка огненной драпировки, которая вдруг сворачивается внутрь себя и исчезает. Эта картина завораживала, и он стоял и смотрел, попивая вино полковника, как будто никакой войны не было, пока донесшийся из темноты победный крик не сказал ему, что атакующие батальоны опустили байонеты и пошли на приступ. И остановились.

Что-то пошло не так. Победный крик затих. Ров, окружавший маленький форт, оказался глубже, чем можно было ожидать. К тому же, невидимый с низкого холма, он был заполнен дождевой водой. Атакующие собирались прыгнуть в ров, легко взобраться на стену, используя взятые с собой короткие лестницы, и применить байонеты к малочисленному противнику. Вместо этого им пришлось остановиться, а французы тем временем подкрались к своим разбитым укреплениям и открыли огонь. Мушкеты легко перекрывали ров,