вермахтом, мне предстояло подписать акт о полной и безоговорочной капитуляции перед представителями Советского Союза. В состав немецкой делегации входили: генерал—адмирал фон Фридебург от кригсмарине, генерал—оберст Ханс—Юрген Штумпф, командующий воздушным флотом «Рейх» (противовоздушная оборона страны), от люфтваффе. Кроме того, меня сопровождали вице—адмирал Бюркнер, начальник иностранного отдела ОКВ, и оберстлейтенант Бем—Теттельбах, Ia генштаба люфтваффе при штабе оперативного руководства вермахта. Последний вылетел с нами потому, что бегло говорил на английском и русском, а также сдал экзамен на квалификацию военного переводчика.
Мы приземлились на дозаправку в Штендале. Там же была сформирована эскадрилья сопровождения в составе пассажирских самолетов британского маршала Королевских ВВС и полномочного представителя генерала Эйзенхауэра. Совершив своего рода круг почета над Берлином, мы приземлились на аэродроме Темпельхоф — мой самолет последним. В честь прибытия британской и американской делегаций русские выстроили батальон почетного караула с военным оркестром. Мы наблюдали за церемонией издалека, с места посадки самолета. Меня сопровождал русский офицер — как мне было сказано, начальник отдела генерального штаба, представитель маршала Жукова. Он сидел в головной машине рядом со мной, остальные следовали за нами.
Мы пересекли Бельальянсплац и проследовали через пригороды в Карлсхорст. Около 13.00 машины остановились у небольшого, но просторного особняка, примыкавшего к зданию инженерно—саперного училища. Мы были предоставлены самим себе. Появился репортер и сделал несколько снимков, время от времени появлялся наш русский переводчик. Я попытался расспросить его о порядке подписания капитуляции — текст на немецком языке был вручен мне сразу же после посадки, — однако точное время церемонии было ему не известно.
Я сравнил копию с предварительным актом, парафированным Йодлем в Реймсе, однако не нашел существенных изменений.[103] Единственно важным дополнением было внесение пункта о карательных санкциях против тех частей или соединений вермахта, которые к оговоренному условиями капитуляции сроку не разоружатся и не сдадутся. Через русского офицера— переводчика я потребовал направить ко мне полномочного представителя маршала Жукова, поскольку не буду подписывать дополнение без предварительных согласований. Через несколько часов русский генерал — думаю, что это был начальник штаба Жукова — действительно появился и выслушал мои возражения в присутствии русского переводчика.
Причину нашего несогласия с изменениями в тексте капитуляции я объяснил тем, что не смогу гарантировать своевременного поступления соответствующего приказа в войска и выразил справедливое опасение: полевые командиры откажутся подчиниться выдвинутым требованиям. Я потребовал внести дополнение: соглашение (капитуляция) вступает в силу через 24 часа после поступления приказа в войска; советская сторона обязуется применять карательные меры к нарушителям только по истечении этого срока. Ровно через час генерал вернулся и заявил, что Жуков согласен, но дает отсрочку не 24 часа, а только 12. Затем генерал потребовал предъявить мои полномочия для ознакомления представителей держав— победительниц, пообещав сразу же их вернуть, и уведомил нас о том, что подписание акта капитуляции состоится вечером.
Наше терпение подвергалось жестокому испытанию. Около 15.00 русская девушка сервировала обильный завтрак. Около 17.00 нас перевели в другое помещение и подали полдник. По—прежнему ничего не происходило. Мне вернули документы со словами «все в порядке», однако о сроках церемонии дополнительно никто ничего не сообщал. Около 22.00 я потерял последние остатки терпения и сделал официальный запрос, когда же наконец состоится подписание акта? На этот раз удалось получить более— менее конкретный ответ: примерно через час. Я распорядился принести из самолета наш скромный багаж, поскольку рассчитывать на то, что нам удастся вылететь этим же вечером обратно, уже не приходилось.
Незадолго до 24.00 — часа вступления в силу капитуляции — немецкую делегацию пригласили в офицерскую столовую. Мы вошли в зал с последним двенадцатым ударом старинных часов через широкие боковые двери. Нас подвели к длинному столу, стоявшему прямо напротив дверей, с тремя свободными стульями — для меня и двух сопровождающих меня офицеров вермахта. Для остальных членов делегации места не нашлось, и они остались стоять за нашими спинами. Освещенный ярким светом юпитеров зал был переполнен: ряд стульев поперек и три ряда вдоль были заполнены сидящими офицерами и гражданскими.
Когда начальник штаба Жукова положил передо мной акт о капитуляции на трех языках, я потребовал объяснений, почему в текст документа не внесены дополнения об отсрочке санкций. Он подошел к Жукову и после короткой беседы, за которой я наблюдал со своего места, вернулся со словами: маршал Жуков со всей определенностью подтверждает отсрочку санкций на 12 часов.
Торжественная церемония началась недолгой вступительной речью, затем Жуков спросил меня, прочитал ли я акт о капитуляции. Я ответил утвердительно. Второй вопрос гласил: «Готовы ли вы признать документ действительным и засвидетельствовать это своей подписью?» Я громко и отчетливо произнес «Да!» Началась церемония подписания акта, затем подтверждение под присягой, как только я скрепил документ своей подписью. После завершения церемонии мы покинули зал через ближайшую дверь позади нас.
Мы вернулись в маленький особняк. В помещении, где мы провели вторую половину дня, был сервирован стол с винами и холодными закусками. В соседних комнатах были устроены импровизированные спальни — отдельная постель с чистым бельем для каждого. Русский офицер—переводчик сообщил об ожидаемом визите русского генерала — ужин будет сервирован сразу же после его прихода. Через четверть часа появился представитель Жукова, встречавший нас на аэродроме, извинился за опоздание и пригласил нас к столу. Меню было значительно скромнее, чем мы к тому привыкли, однако пришлось удовольствоваться и этим. Однако я не преминул заметить, что мы к такой «роскоши» не привыкли. Русский генерал почувствовал себя весьма польщенным. Мы полагали, что называемая русскими «закуска» на этом завершена, и мы будем предоставлены сами себе. Вскоре выяснилось, что «последний обед приговоренного к смерти» еще и не начинался! Когда все мы давно уже были сыты, подали первую перемену блюд — мясное жаркое и т. п. На десерт — свежезамороженная клубника, которую я попробовал первый раз в жизни. Наверняка эта клубника попала на наш стол из берлинского ресторана Шлеммера, поскольку и вина были немецких марок. Наконец после ночной трапезы русский переводчик, игравший роль гостеприимного хозяина, оставил нас. Я назначил вылет на 06.00, и все отправились отдыхать.
Мы поднялись в 05.00 и скромно позавтракали. Я намеревался выехать в 05.30, однако сопровождавшие попросили дождаться начальника штаба Жукова, который хотел переговорить со мной по поводу отлета немецкой делегации. Мы вышли на улицу и ждали его приезда у готовых к отъезду машин. Генерал предложил мне задержаться в Берлине и отсюда попытаться установить связь с Восточным фронтом и отдать приказ о капитуляции, а также оповестить полевых командиров об отсрочке карательных санкций, о чем я говорил вчера маршалу Жукову. Я ответил, что это не займет много времени, если мне будет гарантирована устойчивая связь и… немецкие шифровально—кодовые таблицы. Генерал отправился на консультацию к Жукову. Через некоторое время он вернулся с известием, что в настоящий момент отправка радиограмм невозможна по техническим причинам, тем не менее Жуков настоятельно просит меня задержаться в Берлине на некоторое время.
Все стало на свои места — теперь мне стал понятен скрытый смысл всех этих проволочек. Я потребовал незамедлительного вылета во Фленсбург. Мне нужно срочно связаться с войсками и сообщить им об изменениях условий капитуляции. В противном случае я не могу нести ответственность за последствия. Я подписал акт о капитуляции, только заручившись солдатским словом маршала Жукова. Пусть это ему и передадут.
Генерал вернулся через 10 минут и сообщил, что самолет будет готов к вылету через час. После этих слов я сразу же сел в машину с Бюркнером, Бем—Теттельбахом и переводчиком. Из разговоров с коллегами выяснилось, что неуклюжие попытки задержать меня под любым предлогом выглядели со стороны еще более заметными, чем это показалось мне в самом начале. Они рассказали мне, что русские хорошо покутили минувшей ночью, и, судя по всему, гулянка в столовой еще в самом разгаре.
Переводчик спросил меня, какой дорогой я хотел бы проехать на аэродром. Мы поехали через центр: мимо ратуши, замка, по Унтер—ден—Линден и Фридрихштрассе. Следы чудовищных разрушений и уличных
