четверти миллиона солдат регулярной армии, в свое время мобилизованных для нужд оборонной промышленности. С этого момента началась перманентная битва за пополнение, которая так и не закончилась до последнего месяца войны.
Только за первые месяцы зимы число безвозвратных потерь сухопутных войск превысило 100.000 человек, в декабре 1941 г. и январе 1942 г. — вдвое больше. Из резервной армии были призваны в действующую все призывные возраста вплоть до 1922 года рождения включительно. Я предложил не трогать хотя бы 1923 г.р. — фюрер, во всяком случае на словах, полностью поддержал меня.
Все эти полумеры не могли решить проблему восполнения потерь Восточной армии. Со временем нам пришлось пойти на сокращение штатного состава дивизии с 9 до 7 батальонов и резкое уменьшение численности личного состава нестроевых служб. Собственно, с этой февральской акции и началась борьба за кадры с министерством военной промышленности — борьба за сохранение боеспособности вермахта и, прежде всего, сухопутных войск.
По сравнению с армией потребность в молодом пополнении люфтваффе и кригсмарине была сравнительно небольшой. Что же касается войск СС, то здесь складывалась совершенно иная картина: из года в год Ваффен СС как ненасытные кровопийцы «высасывали» молодую немецкую кровь. С молчаливого одобрения и согласия фюрера они где посулами, где давлением, а где и прямым обманом заманивали в свои ряды, возможно, лучших представителей немецкой молодежи, лишая армию унтер—офицерских и офицерских кадров.
Мои попытки изменить ситуацию ни к чему не приводили. Фюрер был непреклонен: он знает наше недоброжелательное отношение к Ваффен СС, а ведь они — элита, идеологические солдаты партии, воспитанные в духе национал—социалистического мировоззрения; странно, что именно это армия и отвергает; СС получали и будут получать в свое распоряжение отборную молодежь — он категорически запрещает ограничивать поток добровольцев. В ответ на мое замечание, что вербовщики СС пользуются незаконными средствами, используя неприкрытое давление на родственников призывников и прямой шантаж, Гитлер вспылил еще больше и потребовал доказательств, которые я, само собой разумеется, предъявлять ему не стал, поскольку чисто по—человечески пожалел отцов и преподавателей гимназий, — как правило, жалобы на СС «рассматривались»… в гестапо.
В поисках дополнительного пополнения изыскивались все новые и новые методы призыва на действительную службу. Нам даже приходилось прибегать к так называемым «вычесываниям» — выявлению всех пригодных к строевой службе в тылу. В народе эти акции получали недвусмысленное название «этапы»! Стоит ли говорить о практической ценности мобилизованного таким образом контингента?
Ближе к концу войны мне уже самому приходилось просить фюрера о мобилизации всех призывных возрастов, поскольку теперь я видел в этом единственный способ урегулирования кадровых отношений между армией и министерством военной промышленности. Фюрер соглашался, но дальше этого дело не пошло. Тем временем Шпеер добился того, что работодатели оборонных предприятий получили право «бронирования» наиболее ценных в профессиональном отношении кадров, отправляя в армию наименее квалифицированный элемент. Фриц Заукель, генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, чье ведомство заполняло образовавшиеся в промышленности бреши за счет немецких рабочих низкой квалификации и рабсилы с оккупированных территорий, «по секрету» признался мне, что промышленники скрывают и прячут от мобилизации квалифицированные кадры «про запас». По его самым приблизительным подсчетам, число незаконно «забронированных» работников составляло не менее полумиллиона человек!
Что означали эти 500.000 человек для истекающего кровью Восточного фронта? Для каждой из 150 задействованных в России дивизий это значило усиление… на 3000 солдат — ровно вполовину от штатного состава! Вместо этого мы восполняли фронтовые потери обозниками и русскими «Hiwi».[78]
При желании можно было бы написать отдельную книгу о ежедневных кадровых сражениях трех последних лет войны. Приведу только несколько цифр: в среднем наши ежемесячные безвозвратные потери (без учета потерь в дни генеральных сражений) составляли 150–160 тысяч человек; ежемесячно в армию приходило пополнение — в среднем 90–100 тысяч человек; контингент новобранцев одного призывного возраста в последние годы войны составлял около 550 тысяч человек, из которых около 90 тысяч призывников шли добровольцами в войска СС и около 30 тысяч — в люфтваффе…
Только в начале апреля, вслед за наступившей распутицей, прекратились доставлявшие нам столько беспокойства набеги русских. За ними не прослеживалось четкого оперативного плана — удары наносились на всем протяжении линии фронта, главным образом в районах крупных административных центров. Непосредственную оперативную угрозу прорыва немецкого фронта создавал глубокий клин южнее Орла, не меньшие опасения командования вызывал и Демянский котел. Было решено отложить операцию по деблокированию окруженной под Демянском группировки до лучших времен, что же касается наших перспектив на юге, южнее Полтавы, то они выглядели весьма обнадеживающими, предоставляя возможность в сжатые сроки провести операцию на окружение и уничтожение вражеской группировки. Кроме того, погодные условия и состояние дорог позволяли нам начать наступательную операцию на 4 недели раньше, чем на фронтах групп армий «Центр» и «Север». Перегруппировав и усилив свой Южный фронт, русские сами обозначали для нас привлекательную в оперативно—тактическом смысле цель! В дополнение к плану генерального летнего наступления на Восточном фронте Гитлер отдал приказ о проведении отдельной операции по ликвидации угрозы прорыва танкового клина русских к Полтаве.
С учетом понесенных нами потерь и необходимости держать оборону план операции, выдвинутый непосредственно Адольфом Гитлером,[79] не предполагал развития генерального наступления на всю ширину стратегического развертывания Восточного фронта. Речь шла о прорыве танковыми клиньями на всю глубину оборонительных порядков русских на северном фланге группы армии «Юг» фельдмаршала фон Бока.[80] После прорыва танкового клина вермахта к Воронежу на реке Дон, последующей перегруппировки и значительного усиления северного фланга ударной группировке предстояло нанести сокрушительный удар вдоль Донского фронта противника с выходом к Волге в районе Сталинграда и одновременным захождением южным крылом фронта в направлении кавказских предгорий с целью оседлать перевалы через Кавказский хребет и захватить районы нефтепромыслов.
Одновременно с прорывом к Сталинграду предстояло начать наступательную операцию в Крыму — с Керченского полуострова — с последующим захватом нефтеносных кавказских регионов. С марта 1942 г. ОКХ приступило к разработке оперативных планов.
Суть оперативно—стратегического замысла фюрера заключалась в следующем: на подготовительном этапе операции следовало ввести русских в заблуждение, связать их резервы и перерезать коммуникации, обозначив Москву главной целью летней кампании. Затем, примерно на полпути между русской столицей и излучиной Северского Донца, совершить стремительное захождение на юг, вверх по течению Дона. В случае успешной реализации планов наступательной операции нам бы удалось не только захватить Донбасс и кавказские нефтепромыслы, но и перерезать Волгу, главную транспортную артерию, по которой, собственно, и осуществлялось снабжение бакинской нефтью русских армий, дислоцировавшихся в центральных регионах СССР. Союзные нам Румыния, Венгрия и Италия должны были выставить около 30 дивизий для прикрытия северного фланга фронта немецкого наступления и в случае необходимости удерживать оборону на рубеже реки Дон.
Вопрос участия Румынии в весенне—летней кампании 1942 г. я обсуждал с Антонеску еще в октябре 1941 г. на параде в Бухаресте по случаю взятия Одессы — давней мечты нескольких поколений румынских политиков и военных. Тогда мне не составило особых трудов добиться принципиального согласия румынской стороны, пребывавшей в состоянии эйфории в связи с возвратом Бессарабии и захватом черноморского города—порта. Само собой разумеется, что Антонеску не преминул свести переговоры к обычному торгу и начал выклянчивать оружие и амуницию.
Антонеску крайне болезненно переживал решение Венского арбитража 1940 г. об отторжении Северной Трансильвании в пользу Венгрии и требовал, чтобы и Хорти выставил не меньший контингент войск, чем Румыния. В случае несоблюдения паритета и ослабления румынской армии венгры получат
