Атомные секреты в постперестроечной России охраняются из рук вон плохо, как, впрочем, и все остальное, что принадлежит не конкретному человеку, а абстрактному «народу», «обществу» или «государству». Многие, конечно, не согласятся со столь категорическим утверждением, но факты говорят сами за себя. Если генеральный директор финансовой группы «Город» Семен Поплавский заинтересован в обеспечении безопасности и сохранении экономических и прочих тайн своей империи, то держит собственную службу безопасности численностью в полторы тысячи стволов и платит рядовому охраннику пятьсот долларов ежемесячно.

Это в два с половиной раза больше зарплаты ведущего научного сотрудника Института научных исследований бывшего Министерства среднего машиностроения СССР. Нарочито обезличенные названия и института и министерства были призваны ввести в заблуждение коварных агентов иностранных спецслужб еще в те времена, когда даже бдительнейшие сотрудники первых отделов не могли предположить, что обычный советский гражданин способен уворовать секретные чертежи или образцы стратегических материалов с такой же будничной обыденностью, как банку краски, рулон обоев или добрый кусман говяжей вырезки. И они были правы, ибо в те благословенные годы наши люди знали: что, несмотря на формальный запрет, можно понемногу тащить домой, а о чем даже легковесно подумать нельзя.

Василий Семенович Сливин тогда работал старшим научным сотрудником «почтового ящика двадцать пять», как именовали Институт научных исследований в документах «для служебного пользования», хотя по рангу знал и о подлинном названии своего учреждения, которое можно было встретить лишь в бумагах, защищенных более высокими грифами: «НИИ проблем расщепления ядерных материалов». Расписываясь за почти четырехсотрублевую зарплату, получая еженедельный продуктовый заказ и ежегодную санаторную путевку, он наглядно ощущал преимущества принадлежности к секретно-номерной сфере, входящей элементом в ядерный щит страны.

Тогда Василий Семенович, как и его коллеги, был полностью доволен жизнью. Он по любви женился на Маше Искоркиной из смежного отдела, довольно быстро — к тридцати годам — получил квартиру, по специальной очереди купил машину, а главное — занимался тем, чем хотел. В ядерные исследования не совали нос даже всезнайки из горкома КПСС, а непосредственное начальство приветствовало самостоятельность сотрудников, особенно если те находили новые темы, дающие дополнительное финансирование и расширенные штаты: государство не экономило на ядерном оружии.

Сливин разрабатывал проблему уменьшения критической массы для цепной реакции. Одно время тему хотели закрыть: случайно вникший в вопрос дряхлый маршал заявил, что поиски возможностей снижения мощности взрыва — дело не только бесполезное, но и вредное, а сосредоточить все усилия необходимо на супербомбе, способной уничтожить целый континент. Но вскоре маршал умер, а потом изменилась и концепция ведения войны: Генштаб признал целесообразность использования оперативно-тактических ядерных зарядов — и разработка Сливина оказалась востребованной. За конструирование мобильного ранцевого фугаса он получил Государственную премию, ученую степень доктора технических наук и свою лабораторию.

Тогда казалось, что это навечно: высокие оклады, продовольственные пайки и путевки, строгая атмосфера бдительности и непроницаемая завеса секретности. И вдруг все изменилось, причем разложение началось со святая святых — атмосферы незыблемости государственной тайны. Переименование конспиративного Министерства среднего машиностроения в предельно откровенное Министерство по атомной энергии ошеломило воспитанных в непоколебимом почтении к режиму секретности сотрудников. В их понимании это был столь же непристойный и циничный акт, как если бы на торжественном вечере по поводу юбилея института заместитель директора профессор Воленкова сняла платье, стащила нижнее белье и, тряся обвисшими грудями, расхаживала по залу, делая вид, что ничего особенного не происходит… Но бесстыдная расконспирация оказалась только началом. Вскоре пошло свертывание исследований, сокращение штатной численности, снижение объемов финансирования. Оказалось, что ядерный щит, он же и меч, нужен Родине куда меньше иностранных инвестиций и видимости признания в международной политической тусовке. С огромным трудом доведенные до ума «объекты» один за другим выводились из режима активного функционирования и становились в очередь на демонтаж, который обходился гораздо дороже их производства. Отрасль хирела на глазах.

— Вася, ты закончил? — заглянувшая в крохотный кабинетик Маша вывела супруга из печальной сосредоточенности. Она, как всегда, была аккуратно подкрашена, короткая прическа уложена волосок к волоску — будто пепельная шапочка облегала маленькую головку.

— Да, сейчас пойдем…

Сливин захлопнул прошитую, с пронумерованными страницами и фиолетовой печатью, рабочую тетрадь, сдал ее в секретный отдел, расписался в журнале за то, что не выносит с собой никаких черновиков, набросков и рисунков, после чего приступил к процедуре выхода. Сейчас она заметно упростилась: вместо пяти постов надо было миновать всего лишь два — технической и режимной безопасности. На первом он прошел радио — и металлоконтроль, на втором подвергся внимательному осмотру прапорщика с лисьим лицом и сверке личности с пропуском и удостоверением.

Маша уже ждала на улице, возле старой, начинающей ржаветь синей «тройки». Приталенная дубленка"лизанка" с шалевым воротником, норковая шапкаобманка под мужскую ушанку, высокие облегающие ноги черные сапоги… Картинка! Топчущийся рядом нескладный Игорь Бобренков из третьей лаборатории — в выношенном драповом пальтеце, облезлой кроличьей шапке и мятых пузырящихся брюках по кот расту напоминал бомжа. Он разрабатывал проблему ускорения цепной реакции деления тяжелых ядер и был близок к ее решению. А это позволяло в десятки раз увеличить «объем высвобождаемой энергии», как обтекаемо называли специалисты разрушительную силу взрыва.

— Василий Семенович, одолжите две сотни, — довольно жалобно попросил Бобренков. Сутулый, близорукий, с унылым лицом, он не был похож на гения. Хотя если заменить одежду, подобрать модные очки и положить в карман миллион рублей, он наверняка распрямится, повеселеет и приобретет вполне нормальный вид.

— До получки? — Сливин полез в карман. Еще совсем недавно ему нечем было поддержать бедствующих из-за задержек зарплаты и постоянно растущей стоимости жизни коллег.

— Да, — Игорь кивнул, бережно принял четыре хрустящих пятидесятитысячных купюры, поблагодарил, потом воровато огляделся по сторонам и тронул Василия за рукав.

— Можно вас отвлечь на несколько минут?

Маша удивленно приподняла тонкие, будто нарисованные брови.

— Ты не мог отвлекать его в рабочее время, дружок? Я замерзла и хочу есть…

— Ну если на несколько минут, — Сливин протянул жене ключи. — Прогрей движок и включи печку.

Увлекаемый похожим на бомжа эсэнэсом, Василий Семенович двинулся по тротуару вдоль фасадной стены института. Он выглядел не в пример респектабельнее своего спутника: блестящая кожа такого же, как у Маши, полушубка, «пирожок» из нерпы, дорогие, на толстой подошве ботинки.

— Николай передал письмо, — продолжая оглядываться, прошептал Бобренков. — У него все в порядке. Полная свобода, любое оборудование, две тысячи долларов в месяц… И к климату он привык…

Дул холодный ветер, секли лицо сухие колючие снежинки, воздух пах приближающимся морозом. На припорошенном асфальте удлинялись две цепочки следов: четкие рифленые узоры и смазанные отпечатки изношенных подошв. Ослепительно-солнечный мир, с изнурительной жарой и иссушающим ветром пустыни, к которому якобы привык старый товарищ Коляша, казался совершенно ирреальным.

— Они приглашают и нас с вами…

— Кого? — от неожиданности Сливин остановился.

— Меня и вас. Бобренкова и Сливина. С семьями.

Игорь перестал озираться. Глаза из-за толстых стекол рассматривали Василия Семеновича в упор, строго и требовательно. Как будто это он занял деньги у Игоря и сейчас настало время вернуть долг.