— Да-а, — сказала она с растяжкой, — понимаю…
Повисла тишина. Только тикали декоративные ходики, что-то бормотал телевизор в гостиной, да глубоководная камера выдавливала из себя зеленоватый планктон. Плыл по кухне дымок. Полковник Тихорецкий попирал убитого кабана. Кент подбрасывал дубинку.
— Наша доля, — сказал Сашка, — семьдесят пять тысяч баксов. Это большие деньги.
— Верно, — сказала она. — Это немалые деньги.
— Нам хватит и на квартиру, и на машину.
— Сашенька, а вторую половину — еще семьдесят с лишним тысяч — ты решил подарить бандитам?
Голос Насти звучал слегка иронично, но чувствовалось в нем скрытое напряжение. Зверев раздавил сигарету в пепельнице.
— Давай выпьем, — сказал он.
— Подожди. Ты мне не ответил.
— Тебе очень нужны эти деньги? — спросил он. Настя сидела откинувшись на спинку стула, распахнувшийся халат обнажил грудь с розовым соском.
— Глупый, — вздохнула она. — Мне нужен ты, удалец!
И рассмеялась низким грудным смехом. От этого смеха Сашка всегда терял голову.
— Давай-ка, удалец, выпьем!
Разгладилась морщинка у переносицы, метнулись в глазах искры. Фужеры, соприкоснувшись, мелодично пропели.
— Кстати, — лукаво произнесла Настя, — что-то такое ты говорил про изнасилование в кухне…
На коралловых губах остался след от рубинового вина. Как кровь.
— Раз говорил, значит… Иди ко мне.
— Постой-ка, — покачала Настя головой. — Еще что-то было про изнасилование на портфеле с баксами. Ну-ка, достань его с антресолей, удалец.
Сашка, улыбаясь счастливо и глуповато, встал, вышел в прихожую. Настя проводила его долгим внимательным взглядом, облизнула губы. Ку-ку, — сказала кукушка, выглянув из открывшегося в ходиках окошка… Зверев с победной улыбкой бухнул на пол кухни старенький портфель.
— Открой, — сказала Настя. Он щелкнул замком, раздернул пасть портфеля. Поверх зеленого планктона лежал томик в бордово-коричневом переплете. Он вспомнил, что уже видел этот том. Его листал Кент в квартире Магомеда Джабраилова… Странно, подумал Зверев, зачем Кенту этот трофей? Да и вообще, дубинка в его руках смотрится естественней, чем книга… Сашка взял бордово-коричневый томик в руки, посмотрел на Настю. Она улыбнулась и сказала:
— Почитайте мне вслух, удалец… Сегодня у нас будет вечер тихого семейного чтения… с изнасилованиями.
И рассмеялась. Сашка тоже улыбнулся, посмотрел на книгу в руках. На обложке не было ни фамилии автора, ни названия. Он наугад раскрыл томик.
— Вот это да! Настя смеялась.
— Не ожидал? — спросила она.
— Признаться, нет, — ответил Зверев. Книга, вся, от первой до последней страницы, оказалась исполненным от руки порнографическим альбомом. Пояснительные тексты, выразительные и циничные, были написаны с употреблением буквы ять. Но главным достоинством, безусловно, являлись рисунки. На каждой из почти двухсот страниц помещался порнографический рисунок, выполненный тщательно, можно сказать — любовно. Краски на пожелтевших страницах уже поблекли, но мастерство и выразительность работы от этого не страдала.
— Вот это да, — сказал, улыбаясь, Сашка. — Раритет. Дореволюционная вещь. Я с такими никогда не сталкивался. Это вам не Пентхауз.
— Выбирай сюжет, удалец, — страстно шепнула Настя и сняла халат. Шелк скользнул к ногам, обнажая стройное тело. Сашка положил дореволюционный рукописный Пентхауз в раскрытый зев портфеля и шагнул к Насте. Сердце колотилось, как у подростка, у которого все — впервые.
…А потом они лежали на супружеском ложе Тихорецких, и снова Сашка не ощущал никакого раздражения. Настя прильнула к нему, шевелила пальчиком волосы на груди, целовала в ухо… Никогда она еще не была так нежна. Зверев млел, плыл в баюкающем теплом течении под ласковым бризом.
— Саня, — шепнула Настя в ухо, — Санька…
— А-у, — отозвался Зверев ленивым и довольным голосом.
— Не спишь?
— Не-а…
— Санечка, мы не имеем право отдать наши деньги кому-либо. Ведь это же наша жизнь. Правда?… Если мы отступимся сейчас — это будет предательство по отношению к себе.
…Теплое течение несло, ласкало, убаюкивало… Оно несло тысячи тонн зеленого долларового планктона и капитана УР Зверева.
Неделя, отпущенная Джабраилову, истекала. Она тянулась медленно, а пролетела быстро… Один из маленьких и непостижимых парадоксов времени! В пятницу Лысый связался с Джабраиловым и тот подтвердил, что завтра отдаст всю оговоренную сумму. Голос дагестанца звучал твердо, но устало.
— Устроит завтра? — спросил он.
— Да, — ответил Лысый. — Без проблем, Магомед.
Обговорили место и время встречи, попрощались. Затем Лысый связался с Сашкой, сказал: порядок, завтра в четырнадцать ноль-ноль на улице Книпович, возле того-то и того-то.
— Встречаемся за пять минут на углу Книпович и Седого. О'кей?
— О'кей, — сказал Зверев, — понял, буду. Лысый, кажется, хотел еще что-то добавить, но Сашка спешил: Тихорецкий уезжал в очередную командировку, и его ждала Настя.
— До завтра, — сказал мент.
— До завтра, — ответил бандит. Странное это слово — завтра.
В среду поздним вечером, в маленьком кооперативном кафе, Павел Сергеевич Тихорецкий беседовал с Магомедом Джабраиловым. Встречались деловые партнеры, как правило, раз в месяц. Если, конечно, не возникало форс-мажорных обстоятельств.
До очередной плановой встречи, которая всегда проходила в первых числах месяца, еще оставалось несколько дней, как вдруг полковник сам позвонил бизнесмену. Нужно, сказал он, встретиться и потолковать… Джабраилов был очень замотан. С той черной пятницы, когда его захватили люди Лысого, он был занят только одной темой: добыванием денег. Сто пятьдесят тысяч долларов — большие деньги. Даже для серьезного, с хорошей репутацией дельца это большие деньги. Перехватить на короткий срок десять- двадцать тысяч баксов Магомед мог без труда. Но собрать сто пятьдесят тонн зелени, да еще на немалый срок — не так-то просто.
Джабраилову пришлось даже взять спрятанный в гараже золотой запас. Ранним утром он съездил в гараж, поднял доски пола, лопатой со сломанным черенком выкопал яму около полуметра глубиной и извлек металлическую банку из-под масла. В банке находилось около четырехсот семидесяти граммов золотого песка, похищенного на магаданских приисках, полтора десятка золотых царских червонцев и четыре бриллианта от половины до полутора каратов. Там же, на дне ямы, лежала еще одна банка. Внутри, в обильно пропитанной маслом ветоши, — старенький, но рабочий наган. Магомед Джабраилов некоторое время колебался, а потом решил: если его приговорили и захотят завалить — наган не поможет. Он засыпал яму, прибил доски на место… Камни и золото он сдал одному земляку. Он метался по городу и собирал деньги. Его знали, ему верили — давали. Иногда под расписку, но чаще — под честное слово.
Долг угнетал. Не сам по себе долг, разумеется, а невозможность его вернуть. Если ростовские партнеры разорвут с ним отношения… как отдавать будешь, Магомед? Джабраилов потемнел лицом, плохо спал ночью. Он прожил непростую жизнь. Ему не раз доводилось бороться за свое дело, за свободу, за самую жизнь. Ему доводилось убивать… Но никогда еще положение не было столь тяжелым. А самое главное — Мириам! Все, что он делал в последние годы, он делал ради нее… Теперь все пошло прахом.
Иногда мелькала мысль: скрыться вместе с матерью, с Мириам, с деньгами. Глупость. Все равно найдут.
