— Поехали! Чтоб болт стоял и деньги были, как говорят халдеи.
Чокнулись, выпили, закусили.
— Так вот, вернемся к Серегину… Есть мнение, товарищ майор, — полковник ткнул пальцем в потолок, — что этого говнюка надо закрыть для перевоспитания, так сказать… Чтобы он тут воду не мутил, а изучил материал изнутри. Глубоко, понимаешь ли, проник в тему. Журналист, так сказать, меняет профессию…
Полковник засмеялся. Водка уже начала действовать, щеки у Тихорецкого порозовели, в глазах появился блеск.
— Ну а я-то все же при чем, Пал Сергеич?
— Ты опытный опер, Виктор Федыч. Есть мнение, что справишься.
Чайковский промолчал. Тихорецкий продолжил:
— Надоели эти трепачи-наркоманы-пидоры. Хоть бы помалкивал… так нет, сам же по уши в дерьме, а норовит обосрать правоохранительные органы. И вся их среда богемная такая же — каждый третий пидор, каждый второй — наркоша. Каждый первый — урод, так сказать.
— У вас есть информация, что Серегин — наркоман? — осторожно спросил Чайковский. — Или пидор?
— Займись, Витя… Копнешь поглубже — информация будет. Тебя учить не надо.
Теперь оперу все стало ясно: информации, компрометирующей журналиста, у полковника нет, и ему, майору Чайковскому, предлагается ее найти. Скорее всего: организовать искусственно. Ему стало ясно, что ссылки Тихорецкого на чье-то высокое мнение — не более чем дымовая завеса. Если бы решение принималось на неких этажах официальной власти, то полковник действовал бы по-другому. Он вызвал бы начальника 12-го отдела УУР майора Петренко. И уж Петренко, в свою очередь, поставил бы задачу старшему оперуполномоченному майору Чайковскому. Или другому какому-нибудь оперу…
Тихорецкий, решил Виктор Чайковский, разыгрывает свою собственную комбинацию. Или, возможно, чей-то заказ… Но заказ в любом случае неофициальный, если можно так выразиться. Левак.
— Понял вас, Пал Сергеич, — сказал майор. — А каковы сроки?
— Сроки-то? Сроки, Виктор, предельно сжатые. Нет-нет, горячку пороть не нужно. Во избежание, так сказать, осложнений. Журналист все-таки, человек известный. Но и тянуть нет никакого смысла. Понадобится помощь с моей стороны — это всегда пожалуйста.
Первый заместитель начальника ГУВД и старший оперуполномоченный поговорили еще минут семь, выпили по стопке водки. Потом Чайковский стал собираться. Павел Сергеевич даже из приличия не стал делать вид, будто хочет, чтобы тот еще посидел.
— Вот еще что, Виктор, — сказал он, когда одетый опер уже стоял в дверях. — Ты о нашем разговоре никому не говори. Лишнее это.
Стальная дверь за Чайковским закрылась, четыре лапы паука с тихим лязгом зафиксировали ее. Такую хрен выломаешь.
Через полторы минуты Виктор уже сидел в салоне своей восьмерки и слушал гудение движка. Двигатель остыть еще не успел — можно было ехать. Но он сидел и курил сигарету. Когда пятнадцать лет назад он пришел в милицию, то попал в группу старшего опера, капитана Тихорецкого. Тогда Пашка был очень заводной и рисковый. И многие старались быть похожими на него. Меняться он начал после свадьбы на очаровательной Насте. Кто бы мог подумать?! Кто бы мог подумать, что нормальный, толковый оперюга превратится в сволочишку? В заурядного карьериста? А возможно, и в предателя…
Если уж говорить начистоту, то Чайковский нисколько не сомневался в том, что мундир Павла Сергеевича имеет криминальную подкладку. Не в том дело, что кого-то Паша крышует — крышуют многие. И сам Чайковский не без греха. Поддавши, он сам о себе, бывало, говорил: Я подл, но в меру. Но у полковника Тихорецкого другой окрас, впору уже и УСБ[31] заинтересоваться. Только что-то не торопится УСБ — то ли положение первого зама надежно ограждает полковника от неприятностей, то ли есть оч-чень высокие покровители.
«Ладно», — сказал сам себе Чайковский. — «Ты-то намного ли лучше? Тихорецкий приказывает — ты исполняешь. А мог бы отказаться? Да, мог бы. Но ведь не отказался»…
Майор вышвырнул сигарету в окно и медленно выехал из двора.
После того, как Наумов дал Палычу карт-бланш на физическое устранение Никиты Кудасова, прошло почти двое суток. Не лучших для Палыча. То, чего он так страстно хотел, вдруг оказалось возможным. И даже как бы одобренным сверху… негромко, иносказательно, но одобрено: переводи, дескать своего мента на другую работу, Палыч…
Ах, как хотелось Антибиотику перевести подполковника на другую работу. За три месяца, проведенных в Крестах, Палыч не раз об этом задумывался. Никитка-Директор мешал делу. Глупо было нести огромные финансовые потери из-за какого-то строптивого мента. И человеческие потери тоже — то одного, то другого бригадира пятнадцатый отдел РУОПа закрывал. Кого — на трое суток, кого — на несколько месяцев, кого — на годы. В конце концов Кудасов оборзел настолько, что упаковал в Кресты Палыча. А когда не смог пришить дело — задумал отравить.
Убрать отмороженного мента Антибиотик хотел еще год назад. Тогда покойный Череп отсоветовал, сказал: возможно все. Вплоть до ответной аналогичной акции со стороны РУОПа в отношении Палыча и криминальной верхушки Питера. Сказал, что последствия могут быть самые неожиданные… А где теперь Череп?
Переводи на другую работу… Двое суток Палыч не мог принять никакого решения. Он стал зол и раздражителен. Окружение принимало это как реакцию на несостоявшееся отравление. В этом, разумеется, была доля истины. Но основная причина лежала в дилемме: убивать или не убивать подполковника РУОПа Никиту Никитовича Кудасова?
Завалить лютого мента — и сразу отпадут некоторые щекотливые вопросы. Но появятся другие, среди которых гнев уже и так достаточно озлобленного РУОПа. Оставить все как есть? И потерять остатки авторитета в глазах Наумова… А ведь Антибиотик сам к нему пришел с просьбой по Кудасову. Решай проблему, сказал Николай Иваныч. Сроку тебе — месяц.
Утром шестнадцатого сентября один из тех людей, кому Палыч еще более-менее доверял, позвонил в Ростов-на-Дону некоему Валерию Мерзлову и передал привет от Виктора Палыча. И еще сказал, что Палыч хочет заказать профессиональный фотопортрет своего друга. Хорошо, — ответил Мерзлов, — можем сделать портрет. Профессионально. А что, это срочно? — Не особо, — сказал звонивший, — но в течение месяца надо постараться. — Сделаем, — ответил Мерзлов, — ждите фотографа. Аппаратуру свою тащить или вы обеспечите? — О чем разговор? Обеспечим.
Почти одновременно в Москве, в кабинете полковника Семенова, произошел аналогичный разговор. Семенов и Кравцов сидели напротив друг друга, а на столе между ними лежали серые конторские папки с завязочками. «Гурген» было написано коричневым фломастером в правом верхнем углу на одной. На другой — «Резо».
— Безусловно выполнимо, — сказал Кравцов. — Более того — руки чешутся. Эта мразь уже давно поперек горла, но…
— Что но? — спросил Семенов.
— Но эта акция может вызвать большой шухер.
— Не может вызвать, а обязательно вызовет, Валя. Но я в этом ничего опасного для нас не вижу. Пусть они погрызутся между собой. Ты полистай досье, освежи информацию. При всем его могуществе врагов у него полно.
— Это верно. — Кравцов взял папку. — Не зря же его братца расстреляли вместе с Федей Бешеным на Якиманке. Кому-то он мешает. И Резо тоже.
— Вот-вот, — ответил Семенов. — Ты давай подработай несколько вариантов — и начинайте. Времени лишнего нет.
— Понял, — сказал Валентин. Он вышел с папками, прижатыми к левому боку так, чтобы надпись в правом верхнем углу была не видна. В своем кабинете Кравцов сел за стол, закурил и открыл досье. Воровская биография кутаисского еврея из многодетной семьи Гиви Чвирхадзе началась, можно сказать, в нежном возрасте — он воровал с тринадцати лет. Время было тяжелое, голодное, послевоенное. Милосердие и готовность поделиться последним запросто уживались с готовностью изувечить пойманного
