– Я такую проверку прошел и прохожу всю жизнь. Брось оружие, отпусти ребенка и выходи с поднятыми руками. Может быть, тебя не расстреляют… сразу.

Он захохотал, ткнул пистолетом еще сильнее, отчего ее плечи подались назад, а лицо передернулось болью. Я ощутил, как сердце начинает разламывать грудь. В голове нарастало давление, в висках потяжелело.

– Бросай оружие сам, – велел он торопливым испуганным голосом. – Бросай, бросай! Я выйду с твоей внучкой, сяду в автомобиль, а если кто-то будет меня преследовать…

Я прервал резко:

– Это в самом деле жизнь, а не твой блуд в Интернете. Если причинишь ребенку боль, то клянусь честью… а ты уже видел, что она делает с людьми… что если хотя бы ранишь… я пойду в твой дом и убью всю твою семью. Убью Веру Андреевну, убью твоих Андрея и Сашу, убью Настеньку. А потом пойду на кладбище и опозорю могилы твоих родителей… ибо они все еще отвечают за ублюдка, которого породили!

Он пристально всматривался в меня, я видел, как злобный оскал сполз с его лица, оно побледнело, покрылось смертельной бледностью. Я стоял перед машинами и говорил громко, ясно. Глаза расширились, он выкрикнул срывающимся голосом:

– Ты не сделаешь!

– Сделаю, – ответил я. – Посмотри на меня.

Он смотрел, я чувствовал на себе взгляды милиционеров, стояла страшная, мертвая тишина. Я стоял впереди машин, меня легко сразить пулей, я не прятался, как эти бравые парни в бронежилетах, касках и суперброне с головы до ног, что спрятали головы, как страусы, а взамен приглашающе выставили откормленные задницы.

Он смотрел на человека, который вышел из старого мира, успев застать остатки верности и чести, прошел через нынешний мир и, не задерживаясь в нем, как с радостью остались все эти… ну, которым трудно поднять задницы, вошел в новый мир, остальным все еще страшный, непонятный. Я чувствовал, как решимость уходит из него, как вода уходит через жаркий песок. В его глазах был страх: хотя я доктор наук, на мне европейский костюм, но во мне та же кровь, что и в жилах зверя, у меня во рту зубы, которыми терзаю бифштекс с кровью, и у меня прямая спина и смелость человека, который решился наконец-то признать, что старые стандарты, жалкие алгоритмы получеловека, занесенные из США, в новом мире уже не действуют.

Я стоял с ровной спиной и развернутыми плечами, в мою грудь он мог выстрелить в любой миг, но я не отводил глаз, и, похоже, он сам понял, что я – человек старого поколения, сумел пройти через нынешнее, не остановился и уже шагнул в следующее: непонятное, кровавое и жестокое.

– Ты… не… сделаешь…

– Без колебаний, – ответил я твердо. – Да, я – доктор наук, академик. Но я говорю: кровь за кровь, зуб за зуб, смерть за смерть. Весь твой род будет уничтожен, ибо сорную траву с поля долой. Все эти люди слышат меня, видишь? Да останется на мне кровь моих родных, если не смою кровью твоих детей, твоей жены и всей твоей родни!

Тишина была страшная, я чувствовал, что за машинами омоновцы перестали дышать, а весь мир застыл, и в моей власти было продлить эту тишину или взорвать ее.

– Да будет проклятье моему дому, – продолжал я так же твердо, – если не уничтожу твой!

Он побледнел, на лбу выступили крупные капли пота. Прошептал в страхе:

– Ты… не… сделаешь…

– Я дал клятву, – ответил я громко. – И все ее слышали!

Бледность перешла в желтизну, там стоял уже мертвец, даже нос заострился, а глаза потухли. Пистолет медленно пошел от ее виска вниз. Я боялся, что судорожно нажмет курок, он уже почти не соображает от страха, что делает, но понимает, что стремительно наступает совсем другой мир, когда не будет долгих юридических процедур, зачитывания прав человека – как назвали, сволочи! – сложных судебных разбирательств, а осудят в два-три дня и скорее всего расстреляют.

И все же трусость и жалкая жажда жизни заставили его разжать пальцы. Пистолет вывалился, глухо звякнул о невозделанную землю. Хоть через два-три дня, но все же не сейчас. Хоть два-три дня в наручниках, подгоняемый пинками, в камере с парашей, но – живой…

Я подхватил набежавшую Дашеньку, справа и слева меня одновременно толкнули, словно на миг зажали между двумя бешено мчащимися трейлерами. Закованные в доспехи омоновцы прыгнули на Бережанского, повалили вниз лицом, заломили руки, надели наручники, а уже потом, вымещая подленький страх сытых мордоворотов, попинали коваными сапогами.

Когда их отодвинули, Бережанский с трудом повернул голову. Очки каким-то чудом держались на его испачканном в земле лице. Я поймал на себе его неверящий взгляд. Он спросил хрипло:

– Ты… ты блефовал?

В голосе была надежда. Он предпочитал быть коварно обманутым, предпочел бы, чтобы я просто переиграл его, перехитрил, но страшился услышать правду. Но я редко вру, а без необходимости не вру вовсе.

– Я убил бы всю твою семью, – ответил я, он видел по моему лицу, что я говорю честно, – и сжег бы твой дом. А потом наплевал бы на могилы твоих родителей. А то и стер бы их с земли…

– Но ты же… ты же цивилизованный человек!

Я подтвердил с уверенностью:

– Да. Даже больше, чем ты думаешь.

– Как это?

– Старая цивилизация мертва. Мы расшвыриваем ее кривые обломки. Я росток нового мира.