«Потому что шум инструмента может разбудить твоего друга Жака!»

«Жака!»

«Да, Жака; он там, на чердаке, отдыхает. Эх, как мне жаль отцов: одних за одно, других за другое. Ну что же? Пошевеливайся! Если ты будешь стоять там как болван, склонив голову, раскрыв рот и опустив руки, дело не подвинется…»

Чертов сын, мой приятель, в бешенстве кидается к лестнице; Черт, мой крестный, сдерживает его и говорит:

«Куда ты? Дай выспаться бедному малому; он изнемогает от усталости. Случись тебе быть на его месте, ты бы не захотел, чтоб тревожили твой покой».

Хозяин. А Жюстина и это слышала?

Жак. Как вы меня.

Хозяин. А ты что делал?

Жак. Смеялся.

Хозяин. А Жюстина?

Жак. Она сняла чепец, рвала на себе волосы, воздевала глаза к небу (по крайней мере, я так полагаю) и ломала себе руки.

Хозяин. Жак, ты варвар: у тебя каменное сердце.

Жак. Нет, сударь, нет: я обладаю чувствительностью; но я приберегаю ее для более важного случая. Расточители этой ценности так швыряются ею, когда нужно экономить, что у них ничего не остается, когда надо быть щедрым… Тем временем я одеваюсь и схожу вниз. Черт-отец говорит:

«Тебе необходимо было выспаться; когда ты пришел, ты был похож на мертвеца, а теперь ты розовый и свежий, как младенец, пососавший грудь. Сон – отличная вещь… Черт! Спустись в погреб и притащи бутылку, чтобы мы могли приступить к завтраку. Ну как, крестник, теперь ты охотно позавтракаешь?»

«Очень охотно».

И вот бутылка принесена и поставлена на рабочий стол; мы стоим вокруг. Черт-отец наполняет стаканы для себя и для меня; Чертов сын, отстраняя свой, говорит свирепым голосом:

«Мне не хочется пить в такую рань».

«Ты не хочешь пить?»

«Нет».

«Ага, я понимаю, в чем дело; знаешь, крестник, тут попахивает Жюстиной; верно, он заходил к ней и не застал ее или поймал с другим; это отвращение к бутылке неестественно, запомни мои слова».

Я: «Весьма возможно, что вы правы».

Чертов сын: «Жак, довольно шуток, уместных или неуместных: я их не терплю».

Черт-отец: «Если он не хочет пить, то это не должно мешать нам. Твое здоровье, крестник!»

Я: «Ваше, крестный! Чертов сын, друг мой, выпей с нами. Ты слишком огорчаешься из-за пустяков».

Чертов сын: «Я уже вам сказал, что не стану пить».

Я: «Если твой отец угадал, то что ж тут такого? Вы встретитесь, объяснитесь, и ты признаешь, что был не прав».

Черт-отец: «Эх, оставь его! Разве не справедливо, чтоб эта тварь наказала его за огорчение, которое он мне причиняет? Ну, еще глоток – и вернемся к твоему делу. По-видимому, мне придется отвести тебя к отцу; что мне, по-твоему, ему сказать?»

Я: «Все, что вам будет угодно, все, что вы сотни раз слыхали от него, когда он приводил к вам вашего сына».

Черт-отец: «Пойдем…»

Он выходит, я следую за ним, мы приближаемся к нашим дверям; я впускаю его одного. Сгорая от нетерпения послушать беседу крестного с моим отцом, я прячусь в закуток за перегородку, чтобы не упустить ни слова.

Черт-отец: «Ну, кум, придется простить его на этот раз».

«За что простить-то?»

«Ты притворяешься, будто не знаешь».

«Я не притворяюсь, а просто не знаю».

«Ты сердишься, и ты прав».

«Я вовсе не сержусь».

«Вижу, что сердишься».

«Пусть так, если тебе угодно; но расскажи прежде всего, какую глупость он натворил».

«Три-четыре раза в счет не идут. Встречается кучка молодых парней и девушек; пьют, танцуют, смеются, часы бегут; смотришь, а дома дверь уже на запоре…»

Крестный, понизив голос, добавил: