кроме самой себя и Похитителя, я была еще маленьким пухлым ребенком. Продавщица же поприветствовала меня сейчас как настоящую взрослую покупательницу. Она разговаривала со мной на «Вы» и улыбалась, в то время как я молча выложила перед ней обе своих покупки. Я была безмерно благодарна этой женщине за то, что она приняла меня всерьез, за подтверждение, что я на самом деле существую. Я могла бы часами стоять перед кассой, просто чтобы чувствовать близость другого человека. Мысль попросить о помощи даже не пришла мне в голову. Вооруженный, как я была уверена, Похититель находился в сантиметрах от меня. Я бы никогда не стала подвергать опасности эту женщину, на мгновение подарившую мне ощущение жизни.

В течение следующих дней истязания снова набрали обороты. И опять Похититель в гневе запирал меня, и опять я лежала, покрытая синяками, в постели, борясь сама с собой. Я не имела права поддаваться боли. Я не имела права сложить руки. Я не имела права дать ход мыслям, что заточение было лучшим из всего, что могло случиться в моей жизни. Я без конца вбивала себе в голову, что постоянные внушения Похитителя, как мне повезло, что я живу рядом с ним, не соответствуют действительности. Эти слова были расставлены вокруг меня как силки. Я лежала в темноте, скрючившись от боли, и знала, что он не прав. Но человеческий мозг способен быстро подавлять страдания. Уже на следующий день, поверив его заверениям, я снова охотно поддалась иллюзии, что все не так уж плохо. Но если я все-таки хочу когда- нибудь вырваться из застенка, то должна освободиться от этих силков.

I want once more in my life some happiness And survive in the ecstasy of living I want once more see a smile and a laughing for a while I want once more the taste of someone's love

Тогда я начала писать себе маленькие послания. Мысли, изложенные черным по белому, лучше поддаются осмыслению. В той части мозга, из которой их труднее извлечь, они воплощаются в действительность. С этой минуты я поверяла бумаге все — каждом издевательстве, трезво и без эмоций. Эти записи сохранились до сих пор. Основная часть занесена в простой школьный блокнот А5 аккуратным каллиграфическим почерком. Остальные я писала на зеленом листе А4, строчки тесно прижаты друг к другу. Как тогда, так и сейчас эти записки имеют одно и то же предназначение. Потому что даже по прошествии времени небольшие позитивные события во времена моего заточения остаются для меня более существенными, чем невероятная жестокость, которой я годами подвергалась.

Кошмар одной единственной недели, которых было бесконечное множество. Иногда мне было очень плохо, меня трясло так, что я не могла удержать карандаш. Всхлипывая, я вскарабкивалась на постель, в страхе, что кошмары дня накроют меня и ночью. Тогда я говорила со своим взрослым «я», которое ждет меня, чтобы взять за руку, независимо от того, что еще может произойти. Я представляла, что оно смотрит на меня сквозь трельяж, который между тем появился над умывальником в моем застенке. Когда я достаточно долго вглядывалась в него, я могла увидеть мое сильное «я», отраженное в моем лице.

Я твердо решила, что в следующий раз не оттолкну протянутой мне руки. Я найду силы попросить о помощи.

Как-то утром Похититель протянул мне джинсы и футболку. Он хотел, чтобы я сопровождала его в «Баумаркт».[44] Я начала терять решимость сразу, как только мы повернули на магистраль, ведущую к Вене. Если он проедет по этой улице дальше, мы окажемся в районе, где я жила. Это был тот же путь, но в обратном направлении, который я проделала 2 марта 1998 года, скрючившись на полу грузового отсека. Тогда я дрожала от страха перед смертью. Сейчас, 17-летняя, сидя на переднем сиденье, я дрожала от страха перед жизнью.

Мы проезжали через Зюссенбрунн, совсем недалеко от дома моей бабушки. Меня охватила глубокая тоска по девочке, проводившей здесь выходные у своей бабушки. Это время казалось мне таким далеким, как будто с тех пор прошло несколько столетий. Я видела знакомые улицы, дома, камни мостовой, на которых играла в «классики». Но мне это больше не принадлежало. «Опусти глаза!» — прикрикнул Приклопил. Я моментально подчинилась. От близости к местам моего детства у меня перехватило горло, я отчаянно боролась со слезами. Где-то здесь, справа от нас, дорога на Реннбанвег. Где-то здесь, справа от нас, моя мать, может быть, сидит сейчас за кухонным столом. Сейчас уже, конечно, она думает, что я мертва, а я в это время проезжаю мимо всего лишь в паре сотен метров от нее. Я была совершенно раздавлена и чувствовала, что между нами лежит гораздо большее расстояние, чем это было на самом деле.

Это ощущение усилилось, когда Похититель завернул к стоянке перед магазином. Сотни раз на этом же самом углу моя мать стояла на красном светофоре, ожидая, когда можно повернуть направо. Тут неподалеку находилась квартира моей сестры. Сейчас я знаю, что Вальтрауд Приклопил, мать Похитителя, тоже жила всего в нескольких сотнях метров отсюда.

На парковке перед магазином было полно людей. Несколько человек стояло у входа в очереди перед ларьком с горячими колбасками. Другие толкали перед собой к машинам переполненные тележки. Рабочие в запятнанных синих брюках тащили через парковку деревянные доски. Мои нервы напряглись до предела. Я пристально смотрела из окна. Кто-то из этого множества людей должен же меня заметить, должен понять, что тут что-то не так. Похититель, видимо, прочитал мои мысли: «Сиди! Выйдешь только тогда, когда я скажу. Держись вплотную ко мне и медленно двигайся к входу впереди меня. Чтобы я не слышал ни звука!»

Я шла перед ним к магазину. Он направлял меня, мягко подталкивая — рука на моем плече. Я ощущала его нервозность, кончики пальцев подрагивали.

Я скользнула взглядом по длинному проходу. Мужчины в рабочей одежде стояли перед прилавками группками или по одному, со списками в руках, уйдя с головой в исполнение заказов. С кем из них мне заговорить? И что я вообще должна сказать? Уголком глаза я ощупывала каждого, стоящего в проходе. Но чем дольше я на них смотрела, тем больше человеческие лица искажались в гримасы. Внезапно они показались мне враждебными и угрюмыми. Неотесанные мужланы, занятые собой и слепые к окружающему миру. Мысли скакали. Идея попросить кого-то о помощи сразу показалась мне абсурдной. Кто поверит мне — тощему, растерянному подростку, который даже не может выдавить из себя ни одного слова? Что произойдет, если я обращусь ко всем этим мужчинам со словами: «Пожалуйста, помогите мне!»