мысленный взгляд на то, что наделал: каким образом я исказил лик будущего.

Первое: видение Элис и девушки, обнимающих друг друга. Картина ясно говорила о доверии и дружбе между ними. Белла с удовольствием принимала холодное объятие Элис. Большие шоколадно-карие глаза девушки уже не были растерянными, но по-прежнему скрывали в себе множество неразгаданных тайн. Эти глаза сияли таинственным светом счастья.

Что это значит? Как много она знает? Что в этом выхваченном из будущего моменте она чувствует ко мне?

И другой образ, во многом похожий на первый, но расцвеченный жуткими, внушающими ужас красками. Элис и Белла, их руки по-прежнему переплетены в искреннем дружеском объятии. Но руки теперь другие: обе белые, гладкие, как мрамор, твёрдые, как сталь. Огромные глаза Беллы уже не цвета растопленного шоколада, а ярко-алые, и тайны, скрытые в них, вообще не поддаются пониманию. Что в них — одобрение или отчаяние? Невозможно сказать. Её лицо теперь — холодная маска бессмертного существа.

Меня пробрала дрожь. Возникли похожие, но всё же немного отличные от предыдущих вопросы: что это значит? Как могло такое случиться? И что она чувствует ко мне теперь?

На последний я мог ответить. Если это мои слабость и эгоизм принудили её принять эту пустую и бессмысленную полу-жизнь, какими ещё могут быть её чувства, кроме смертельной ненависти?

Но имелся и ещё один внушающий ужас образ — самый страшный из кружащихся в моей голове.

Мои собственные глаза, багровые от человеческой крови, глаза монстра. Изломанное тело Беллы в моих руках — мертвенно-белое, обескровленное, безжизненное. Такой ясный, такой отчётливый образ...

Я не мог смотреть на это. Я не мог вынести этого. Я попытался стереть эту кошмарную фантасмагорию из моего сознания, пытался увидеть что-то другое, не такое страшное. Пытался снова представить себе то выражение на её лице, которое ещё совсем недавно застилало мой взор. Безрезультатно.

Мрачное видение Элис никак не желало покидать мою голову, и я корчился в агонии. А тем временем моё второе я — монстр торжествовал, ликовал и рычал от счастья — он предвкушал скорое осуществление своих чаяний. Я содрогался от боли.

Этого нельзя допустить. Должен найтись способ избежать такого будушего. Видениям Элис не дано диктовать мне, куда идти. Я выберу свой собственный путь. Выбор есть всегда.

Должен быть.

Старшая школа. Больше не чистилище, а сущий ад. Беспрерывные пытки и жгучее пламя — вот что теперь стало моей повседневностью.

Я пытался играть по правилам. Все точки над i расставлены. Никто бы не смог меня теперь упрекнуть в безответственности.

Ради Эсме и защиты семьи я остался в Форксе. Вернулся к моим прежним занятиям. Охотился не больше других. Каждый день ходил в школу и притворялся человеком. И каждый день я внимательно слушал — не появилось ли чего-то новенького о Калленах. Не появилось. Девушка никому ни словом не проговорилась о своих подозрениях. Она снова и снова повторяла неизменную историю: я стоял рядом и столкнул её с дороги. В конце концов любопытствующим надоело слушать одно и то же, и они перестали расспрашивать её о подробностях. Опасности разоблачения можно было не бояться. Мой невольный подвиг не имел нежелательных последствий.

Ни для кого, кроме меня.

Я был решительно настроен изменить будущее. Задача не из лёгких, но другого выбора, который бы меня устроил, не существовало.

Элис утверждала, что я не смогу держаться в стороне от девушки. Моя цель — доказать, что это не так.

Я думал, что первый день будет самым тяжёлым. К его концу я был уверен, что тяжелее быть не может. И тем не менее, я ошибался.

Меня терзало сознание того, что я могу причинить страдания девушке. Я утешал себя тем соображением, что её боль не больше, чем от укола булавкой — по сравнению с моей. Так, лёгкий удар по самолюбию. Белла была человек и знала, что я — нечто другое, нечто извращённое, устрашающее. Может, она даже обрадуется, а не огорчится, когда я отвернусь от неё и прикинусь, что она для меня — пустое место.

— Здравствуй, Эдвард, — поздоровалась она на первом после происшествия уроке биологии. Её голос был приветлив, дружелюбен, ну просто поворот на сто восемьдесят с нашего прошлого разговора.

Что это? Почему она переменилась? Забыла? Или решила, что весь эпизод — плод её воображения? Не может же быть, чтобы она меня простила за вероломное нарушение обещания?

Вопросы жгли так же сильно, как и жажда, охватывающая меня при каждом вздохе.

Хоть бы только один раз взглянуть в её глаза!.. Один раз попытаться прочесть там все ответы...

Нет. Даже этого я не могу себе позволить. Не могу, если принял решение изменить будущее.

Я лишь на дюйм повернул к ней голову, не отрывая взгляда от классной доски, сухо кивнул в ответ и отвернулся.

Больше она со мной не заговаривала.

После школы, отыграв свою роль, я, как и днём раньше, устремился к Сиэттлу. Казалось, что боль жгла чуть менее сильно, когда я летел над землёй и всё вокруг меня превращалось в размытое зелёное буйство.

Эти пробежки стали моим ежедневным упражнением.

Любил ли я её? Не думаю. Ещё нет. Но то, что открылось мне в видениях Элис, прочно обосновалось в моей голове и не давало покоя. Я видел, как просто мне будет полюбить Беллу: всё равно что упасть — свободно и без малейших усилий. А вот отказать себе в любви к ней было, как если бы я был человеком, и, лишённый своих сверхсил, был вынужден карабкаться вверх по отвесному утесу, подтягиваясь на руках, цепляясь за выступы и трещины, сбивая в кровь пальцы и опасаясь сорваться. Не полюбить её было задачей почти непосильной.

Прошло больше месяца, и каждый день изматывал больше, чем предыдущий. Моя борьба была бесполезна, но я всё надеялся, всё ждал, что мне полегчает. Наверно, это и имела в виду Элис, говоря, что я не смогу держаться вдалеке от девушки. Она предвидела, что боль возрастёт до такой степени, что я не смогу её выдержать. Но пока я выдерживал.

Я не разрушу будущее Беллы. Если уж я обречён любить её, то избегать её — это самое меньшее, что я могу сделать.

Но притворяться, что она для меня ничего не значит, было пределом того, что я мог вынести. Я мог заставить себя не смотреть в её сторону. Мог делать вид, что она для меня пустое место. Всё это было только притворством, не имеющим ничего общего с реальностью.

Я по-прежнему ловил каждое её слово, прислушивался к каждому её вздоху.

Мои мучения можно было разделить на четыре категории.

Первые два были хорошо знакомы. Её аромат и её молчание. Или, скорее — переводя ответственность на себя — моя жажда и моё ненасытное любопытство.

Жажда была основной пыткой. Теперь у меня вошло в привычку попросту не дышать в присутствии Беллы. Конечно, приходилось делать исключения — когда надо было отвечать на вопрос, например, да и в любом случае, когда нужно было говорить. Каждый раз, когда мне приходилось вдыхать поблизости от девушки и я раз за разом ощущал её аромат, моя реакция была той же, что и в самый первый день. Жажда, огонь, стремление к жестокому насилию овладевали мною. Приходилось призывать на помощь всё самообладание, всю силу воли и разума. И этих сил едва хватало. Как и в первый день, монстр во мне ворочался, рычал и пытался вырваться на свободу...

Самым постоянным из терзаний было любопытство, оно, не отпуская, держало меня в своих тисках. В