только он, обладал сверхъестественной прозорливостью и способностью толковать скрытые чаяния и желания народа. Поэтому институт парламентаризма постепенно лишился своих функций, а затем был ликвидирован за ненадобностью.

«Камланиям» на многочисленных выступлениях и заседаниях изначально был придан мистический формат. В ходу были газетные интервью очевидцев выступлений вождя и участников судьбоносных заседаний. Но если для советского режима не требовалось особого подтверждения сверхъестественных способностей Отца народов и неискушенный в элементарной демократии советский народ вполне довольствовался пропагандой и публичными поклонами «очевидцев», то немцы все-таки «хлебнули», пусть с позиций сегодняшнего дня и неполноценной, но все-таки реальной буржуазной демократии Веймарской республики. Поэтому «верности курса», которым фюрер вел страну и народ, требовалось всенародное подтверждение. Референдумы были востребованы политической практикой.

Любопытно, что, полагаясь на референдум как непревзойденный механизм манипулирования народной волей, Гитлер и его советники не имели более или менее стройного плана постепенного изменения германского законодательства с их помощью. В самом начале своего правления, убедившись в исключительной выгодности этого инструмента демократии в руках диктатора, вождь немецкого народа оставил ему особое место для экстренных случаев, когда возникала острая необходимость возложить ответственность за свои преступления на всех немцев. Исходя из вышесказанного, есть мнение, что всенародные опросы не были одной из основ существования Третьего рейха.

Но в исторической науке имеет место и иная точка зрения. Солидная часть специалистов по истории германского фашизма считает, что в традиционный перечень характерных черт фашистского режима (крайний национализм, носящий мистический характер; вера в государство как высший результат общественного развития; идея социального патерналистского государства, т. е. государства, обязанного заботиться о каждом; агрессивная ксенофобия; вера в созидательную роль политического насилия; антипарламентаризм; идея жизненного пространства для нации (включая рынки для сбыта продукции, колонии для получения сырья)) органичной частью входит и вера в референдумы как высшее проявление воли народа.

В годы нахождения нацистов у власти референдумы назначались исходя из сложившейся в настоящий момент внутренней или внешней политической ситуации. Их использовали с целью придания легитимности резких внешнеполитических поворотов или расширения полномочий диктатора.

Всенародные опросы играли немалую мобилизующую роль, их оформляли как праздники возрождающейся нации, в виде основы функционирования общенародного государства всех немцев. В референдумы привносили дух древних германских племен и присущей им на начальной стадии своего формирования племенной демократии. В жизни такие племенные «референдумы» зачастую завершались тем, на что и рассчитывали вожди, — массы одноплеменников под руководством все тех же вождей совместно принимали решение об очередном походе из мокрых лесов и болот на ненавистную империю у теплого Средиземного моря.

Нацизм вобрал в себя всенародные опросы как что-то родное и близкое. Отторжения не произошло. Референдумы стали одним из капиллярных сосудов, через которые нацистская идеология смешалась с присущим немцам в 30-е годы бытовым национализмом и жаждой стабильности после страшного экономического кризиса 30-х годов. «Бульон» получился кровавым для десятков народов Европы.

Со временем от старой буржуазной демократии в руках немецкого народа остались одни лишь референдумы. Но не многие понимали, что результат референдума в условиях развитой демократии совсем не равен результату референдума при тоталитаризме. Разница между ними огромна. Но нацисты, находясь у власти, не упускали случая продемонстрировать новый стиль управления страной.

Нацистские вожди боготворили референдумы. Бонз из имперской канцелярии поражала предсказуемость результата. Тем более что по хитрости составления вопросов референдума нацистские идеологи не знали себе равных. В общем, скоро все забыли, что референдум — все-таки метод демократии. К тому же Гитлер жестко критиковал буржуазную демократию. С особым негодованием он относился к представительной и законодательной власти, к местному самоуправлению. Согласно канонам нацизма, страной должен был руководить не парламент, а вожди. Главный вождь — в Берлине, поменьше — в землях и т. д. Страну и народ насильно ввергали в родоплеменной строй. Фатерланд — отчизна, земля отцов — стала одним из стержней нацистской пропаганды. Именно к «отцам» семейств апеллировала власть, призывала их на многочисленные всенародные опросы. «Отцы» должны были стать «стеной» перед угрозой буржуазного разложения (проституции, наркомании, гомосексуализма). Эта псевдонародность заменяла реальную политическую жизнь. Стоит отметить, что аполитичность вообще поощрялась. Рано или поздно культивируемая властями аполитичность и референдумы должны были найти друг друга. Более того, чем больше в немецком народе укоренялась аполитичность, тем более властью были востребованы референдумы. Круг замкнулся.

В итоге в стране, исторически являющейся одним из форпостов европейской цивилизации, однажды умерла политическая жизнь. На политической сцене оказался всего один актер. Непредсказуемость итога политических баталий исчезла. Все стало стабильно и прогнозируемо. В сознание масс было привнесено и закреплено понимание, что пришедшая к власти партия останется у руля государства навечно. Политическое поле оказалось жестко замкнутым на личности диктатора. Источником политических новостей, единственным ньюсмейкером остался А. Гитлер.

Политический прогноз выродился в пристальное наблюдение за его выражением лица, телодвижениями, репликами. Борьба внутри верхушки правящей партии была скрыта за кулисами, и никто не смел даже спросить о судьбе того же Рема.

Гитлер подверг анафеме публичную политику. Он четко и искренне предложил народу сделку, суть которой можно схематично изобразить в следующем виде:

Этот бред стал идейной платформой для жизни огромной европейской нации. Конечно, никто немцев и не спросил, хотят ли они вверить всю политическую жизнь страны исключительно в одни руки, но с этого момента все вдруг стало «народным» — фильмы и творения живописи, скульптуры, частные предприятия, газеты. Корпоративные организации, профсоюзы (партий уже как таковых и не было, кроме нацистской) быстренько исключили из своих программ все остатки политических взглядов и требований. Но и этот шаг их в итоге не спас от уничтожения.

Все побежали от политики к «народности». Лучшей похвалой для женщины стало то, что она настоящая народная мать, рожающая истинных арийцев — будущих хозяев мира. Спортсмены стали посвящать свои победы германскому народу и его вождю. Сталевар стал народным героем, кующим оружие для народа — хозяина мира. Фюрер — воплощение лучших сторон народа, духовный лидер, сверхчеловек на фоне соседних деградирующих народов. На фоне всеобщей истерии «народности» всенародные опросы превращались в апофеоз единства фюрера и все того же народа.

Однако стоит отметить, что каждому референдуму предшествовала тщательная подготовка. Пропагандистская машина нацистов работала великолепно.

Демагогическое обоснование преимуществ всенародных опросов относительно традиций буржуазных демократий иллюстрировалось широко подаваемыми известиями из политического «бардака» — бурной политической жизни Франции и Англии. Без зазрения совести использовалось то, что в этих странах столетиями укоренившейся свободы слова и печати в СМИ можно было найти любые обоснования собственных политических извращений. Все подавалось в ракурсе: «Как плохо у соседей и как хорошо у нас, в Германии. Спасибо фюреру».

Во второй половине 30-х годов референдумы шли в Германии бесконечной чередой. Мнения немцев спрашивали так часто, что все к этому уже привыкли. Утверждали через избирательный бюллетень, то есть легитимизировали, заодно и новые, более расширенные полномочия А. Гитлера.

Между прочим, превращение лидера победившей в результате вполне прозрачных выборов 1933