— Езжай, — сказала она низким голосом, окрашенным горечью и ненавистью слишком острыми, чтобы их можно было выразить. — Езжай и, когда окружат тебя враги, когда откажет тебе оружие и смерть заглянет тебе в лицо, вспомни, что мое проклятие тяжело лежит на твоей голове. Если же останешься цел на войне, тогда помни, что когда-нибудь Генри Уайэтт собьет с тебя спесь.

Почтенный сэр Френсис слегка побледнел, но, подбирая вожжи, все же рассмеялся резким скрипучим смехом.

— Гран мерси за такое прекрасное пожелание на дорогу, миссис Уайэтт! — прокричал он, дал шпоры коню и ускакал галопом, оставив ее стоять, совсем как беременную нежеланную шлюху, сжимающую его кошелек и бумагу о долговом обязательстве Генри.

Все это вспомнилось, пока Кэт завертывала крошечное тельце Генриетты в чистые пеленки. Она с беспокойством осмотрела плохо сформированную ножку ребенка. Слава Богу, та выглядела немного прямей. Может, терпеливые растирания и поглаживания вернут ее в нормальное положение?

— Иди-ка сюда, моя сладкая маленькая разбойница, — ласково проговорила она и, взяв ребенка на руки, перенесла его в тень груши, где ветерок с Темзы, возможно, сумеет уменьшить сыпь, покрывающую эти нежные шейку и ручки. Когда она укладывала малютку в камышовую корзину, служащую колыбелью, тень, упавшая на траву рядом с ней, заставила Кэт испуганно обернуться и встревоженно посмотреть вверх — в нынешние времена Лондонский Пул так оживился, что в город потянулись всевозможные люди в поисках работы на кораблях ее величества или на судостроительных и судоремонтных верфях на берегу Темзы.

Кэт инстинктивно прижала к себе Генриетту, и ребенок завизжал.

— Гарри! — Он стоял перед ней, худой и мускулистый, совсем не такой, каким она его запомнила, но в синих глазах сиял все тот же спокойный свет, волосы оставались того же густого каштаново-рыжего цвета, так возбуждавшего ее в Сент-Неотсе.

— Кэт! Родная моя, милая! — вскричал он и широко раскинул руки.

Но сияние на его лице поблекло, когда Кэт, избегая объятий, отшатнулась от него, словно от нищего, пораженного какой-то отвратительной болезнью.

— О Гарри, Гарри! — запричитала она. — Неужели это действительно ты?

— Конечно, я. Почему ты пятишься от меня? Разве малютка, которую ты держишь, не наша?

— Да, она наша, но… но…

Его радостный взгляд погас, когда он заметил, как задирается вверх на ее вздувшемся животе коричневый залатанный передник из грубой шерстяной материи. Он снова шагнул к ней.

— Поцелуй меня, милая, ведь жуть как давно… — «Конечно, она просто прибавила в весе», — подумал Уайэтт. Но Кэт опять отшатнулась и пятилась до тех пор, пока ветви груши не преградили ей путь к дальнейшему отступлению.

— Кэт, — в голосе его появились натянутость и резкость. — Кэт, почему ты так странно глядишь на меня? Почему ты пятишься?

— О Г-гарри! Мне больше не… не подобает быть у тебя в объятиях или чувствовать, как ты целуешь меня своими д-дорогими губами.

Он выронил из руки обтянутый вощеной бумагой сундучок и заключил мать с кричащим ребенком в свои объятия.

— Посмотри на меня, Кэт, — потребовал он и крепко держал ее до тех пор, пока наконец ясные серые глаза жены не затрепетали, робко поднявшись, чтобы встретиться с его взглядом. — Прежде чем ты произнесешь хотя бы слово, знай: сейчас я так же уверен, как тогда, когда мы будем стоять пред Божьим престолом, в том, что, от какой бы напасти это ни случилось, это было не по твоей воле и не ради твоего удовольствия.

Почти грубо он взял у нее плачущего ребенка, восхищенно посмотрел на это крошечное, залитое слезами личико и спросил низким голосом:

— Как ты ее назвала?

— Твою д-дочку зовут Г-генриетта.

Уайэтт положил ребенка в корзину, затем, не обращая внимания на непристойные замечания компании моряков, идущих к реке, крепко, очень крепко прижал к себе жену. Наконец он отпустил ее, бездыханную, сияющую и в то же время очень несчастную, и, кивнув в сторону старой развалюхи, спросил:

— Значит, здесь вы живете?

— Да, Гарри. Уже больше года. Но не будем туда входить — проснутся дети Полли Фостер. О Гарри, Гарри, каким же ты стал сильным!

— А ты такой красивой, какой мне и во сне не снилась.

Они уселись на заросшую травой насыпь, и Кэт, отводя глаза в сторону и запинаясь, поведала ему печальную историю о том, как оказалась в отчаянном положении и как почтенный Френсис Декстер воспользовался ее несчастьем. От Генри она не услышала клятв отомстить и подумала, что это так на него похоже, однако заметила появившиеся по углам его рта незнакомые ей жестокие складки. Наконец он сказал:

— Кэт, родная моя, верная моя супруга, пожалуйста, опиши мне этого парня как можно подробней. Не хотелось бы мне убить не того человека.

— Нет, обещай, что не будешь нападать на него, — взмолилась она, охваченная дурными предчувствиями. — Что было, то было. Мастер Френсис ловко владеет и шпагой и пистолетом, а его папаша, лорд Энтони Декстер, придворный фаворит. Если он догадается о твоих намерениях, то убьет тебя в один миг.

Румяное лицо Уайэтта потемнело пуще прежнего. Следующие слова он отчеканил так резко, словно выплюнул изо рта:

— Не бойся. Я научился, как избегать ловушек, и больше не суну слепо свою голову в петлю. Когда этот гнусный пес Декстер издохнет, только один он узнает, что это я отправил его в ад, где он получит свое вознаграждение.

Постепенно, радуясь тому, что они снова вместе, влюбленные забыли о своем несчастье, и, оставаясь под грушевым деревом, Уайэтт наглядеться не мог на крохотное личико своей дочери.

«Спасибо судьбе, — мысленно успокаивала себя Кэт, — он так мало смыслит в грудных детях, что даже не заметит ее искривленную ножку». Солнце опустилось ниже, и вот по тропинкам, исчертившим узорами сельскую местность, побрели с пастбищ красно-белые коровы. А он описывал плавание, восхищался хитростью Золотого адмирала, его очарованием и оригинальными приемами ведения штурма Яркими, живыми красками он написал ей портрет своего друга Хьюберта Коффина и то, как обнаружил Питера среди колонистов на Роаноке. Он позволил ей живо представить себе разграбление Санто-Доминго и Картахены, захват Сент-Августина и, наконец, спасение тех умирающих от голода бедолаг на острове Роанок.

Когда же Уайэтт дошел до рассказа о страшном шторме, его потемневшее от загара лицо сморщилось и голос стал резким. Слова сходили с языка медленно и неловко, когда он поведал о гибели «Надежды» со всеми матросами и о потере добытого таким тяжким трудом состояния.

— Ты в этом нисколько не виноват, мой милый. Что бы там ни ожидало нас впереди, мы выкрутимся. — Кэт стиснула его руку и твердо посмотрела в темные, широко расставленные глаза. Он поцеловал ее с благодарностью, граничащей с благоговением.

— И все же, моя голубка, не так, совсем не так представлял я себе свое возвращение. Нет у меня ни ожерелья, чтобы украсить твою чудесную шейку, ни отрезов шелка или парчи, чтобы сшить тебе новое платье. Должно пройти еще какое-то время, прежде чем я смогу все это дать тебе и позвать строителей для закладки нашего дома.

— Нет, Гарри, ты принес домой сокровище, которое дороже всего, что есть в Мексике или Перу, — тихо проговорила Кэт, приблизив губы к его уху. — Для меня во всем мире единственная ценность — это ты сам, стойкий, упрямый и любимый муж. И я уверена, что ты всего добьешься и счастье улыбнется нам.

Они немного помолчали, глядя на поднимающийся вверх по Темзе большой галеас, окруженный стаей голодных чаек.

— Возможно, милая Кэт, я преувеличил свое невезенье, — улыбнулся он. — В общем-то мы с тобой не такие уж бедные и даже можем купить небольшой коттедж. — На ее вопросительный взгляд он добавил: — Благодаря сэру Френсису. И немудрено, что его всегда любили подчиненные.