полные груди с розовыми сосками, могло бы поспорить с искусством самой совершенной придворной кокетки.

В поведении Паулы не было никакой сухости или формальности, так же как не замечалось скованности и в манерах миссис Дженкинс, и второй дочери, Терезы. Тереза оказалась толстушкой, унаследовавшей от отца его веселость, светло-коричневые волосы и румяный цвет лица.

Вскоре выяснилось, что миссис Дженкинс по отцу португалка, а по матери англичанка, из Хэмпшира. Очевидно, вся семья Дженкинсов чувствовала себя здесь, в Испании, счастливо и спокойно, словно это их родина. Складывалось ощущение, что в Англии они бы чувствовали себя иначе.

Хьюберт Коффин двумя дюжими глотками осушил свою чашу янтарного, удивительно приятного по вкусу напитка, затем вытянул перед собой ноги и откинулся назад, чтобы с восхищением полюбоваться изобилующей приятными изгибами фигуркой Паулы Дженкинс. Улыбаясь, он полюбопытствовал:

— Вы бывали в Англии?

— Нет, сэр. Только отец.

— И у вас нет никакого честолюбивого желания увидеть нашу страну?

— Очень-очень хочется. Мне бы хотелось увидеть такой удивительный город Лондон, — призналась Паула, после чего улыбка на ее лице растаяла. — Но нам, разумеется, не будут там рады.

— Почему? Разве отец ваш не англичанин? — Он различил в сумраке угловатые очертания ее полного рта и нашел его чрезвычайно возбуждающим.

— Да, — вздохнула Паула, — он англичанин, но он также и католик. Мы все католики. Нет, не думаю, что нам очень обрадуются в Англии.

Хьюберт рассмеялся и покачал белокурой головой.

— Чепуха! В Англии остается столько же католиков, сколько и протестантов, особенно в северных графствах и в Шотландии, и даже при дворе королевы есть несколько известных католиков. Так что вам обязательно нужно увидеть Лондон. Он вам понравится — он такой оживленный.

Опустошив вторую и третью чашу в свое солидное брюшко, мастер Дженкинс устроился поудобней в кресле, украшенном красивой резьбой.

— Паула, девочка, почему бы тебе не показать сквайру Коффину своих ручных лебедей. — Он повернулся к своей пухленькой смуглолицей жене: — Луиза, приготовь-ка нам поужинать. Тереза, иди помоги матери.

Уайэтт нисколечко не удивился, что Хьюберт Коффин вдруг сильно заинтересовался лебедями и последовал за Паулой через дом купца к реке, в которую выдавался причал мастера Дженкинса со стоящим возле него крепким галиотом. На палубах его еще лежали горы товаров, которые Дженкинс решил приберечь, когда в первый раз в бухте появилась враждебная эскадра.

Дженкинс снова наполнил чашу своего темнолицего гостя, изготовленную из венецианского стекла.

— Женщины являются украшением, но я предпочитаю пить, не слыша их болтовни. Вы сказали, что вы капитан торгового флота? Вы командуете своим собственным судном?

— Командовал. — Уайэтт наклонился вперед, держа локти на коленях и палочкой бесцельно выводя узоры в лежащей перед ним пыли. Наконец он поднял голову и в наступивших уже сумерках бросил на хозяина насмешливый взгляд. — Вы только что говорили об огромном спросе на орудия.

— Говорил. В Кадисе и Лиссабоне прочные пушки из латуни почти на вес серебра.

Уайэтт задумчиво постучал кулаком о кулак и протянул:

— Если пушки вам действительно так необходимы, я, пожалуй, могу найти вам несколько штук в некоторых литейных на юге Англии. У меня есть кузен, который их отливает, — солгал он.

Округлый животик мастера Дженкинса пришел в сотрясение, когда его хозяин вдруг резко выпрямился.

— У вас действительно есть такой кузен? Нет, дружище Уайэтт, не шутите. Не далее как три дня назад начальник королевского арсенала в Толедо предлагал мне, — он сделал паузу, — истинно королевскую цену за любое количество длинноствольных пушек, полупушек и кулеврин, которые я смогу поставить.

Рыжеволосый капитан торгового флота свистнул от удивления.

— Но я полагал, что испанские пушкари предпочитают орудия для более тяжелых ядер.

— Так-то оно так, но похоже, что форты, защищающие Санто-Доминго, столицу Испанской Америки, сильно нуждаются в длинноствольных орудиях. Кажется, только что построили главный форт, но его амбразуры остаются пустыми. Офицер, о котором я говорю, чуть ли не плакал, потому что его начальники угрожали ему позором в том случае, если он не сможет найти такие пушки. — Дженкинс далеко подался вперед и понизил голос. — Если бы вы только могли быстро получить разрешение возвратиться в Англию, я мог бы снабдить вас крепким стотонным нефом и доверенностью, составленной на одного генуэзского банкира в Лондоне.

— Как вы можете быть уверены, дружище Дженкинс, что такие пушки не найдут до меня?

Торговец промычал от нетерпения.

— Их не найдут — королевские адмиралы захватывают всю артиллерию в королевстве. Теперь вот что можно сделать: один мой друг, он же и мой агент, некий Ричард Кэткарт, живет в Санто-Доминго и там руководит моей торговлей с испанскими владениями. — Он заговорил с пылом. — Вы могли бы погрузить эти пушки на мой неф и держать курс прямо на Санто-Доминго, но под английским флагом первую половину пути и под испанским — остальную. Подумайте, молодой человек, какую огромную прибыль мы извлечем, покупая в Англии и продавая здесь; королевский губернатор в Санто-Доминго также заплатит большую премию — уж так он боится, что с востока нагрянут англичане. Ну, что скажете? — Странно было слышать, как этот хэмпширец обращается к своим соплеменникам как к иностранцам.

— Я должен как следует обмозговать это дело, — тянул время Уайэтт. — Ведь то, что вы предлагаете, похоже на очень многообещающее дельце.

— Пока «эль Драго», о, простите, сэр Френсис Дрейк находится здесь, прошу считать мой дом своим собственным. — Дженкинс подмигнул. — Пожелаете развлечься на берегу, как это принято у моряков, тогда что ж, только дайте знать и скажите, каких девчонок предпочитаете: белых, коричневых или цыганок. Из-за этой адской засухи порт кишит милашками, с радостью готовыми пойти с вами в постель за один лишь сытый желудок.

Адмирал сэр Френсис Дрейк на борту своей личной гребной галеры получил дурные новости, вслед за инспекцией своей эскадры. Лично он желал убедиться, что все бочонки наполнены пресной водой. Его сторожевому кораблю, несшему дозор близ входа в бухту, удалось перехватить и доставить к нему каперское судно, шедшее с юга, из Сан-Лукара, в порт Сан-Себастьян близ французской границы.

Захваченный капитан, свирепый, с оливковым оттенком кожи житель города Малаги, отказался продавать свой груз соленой рыбы, поэтому его конфисковали. Тогда возмущенно орущего испанца доставили на маленькую галеру, где Дрейк, сидя на алой подушке, изучал списки личного состава, представленные ему старшиной Пауэллом. Испанец поддразнивал тех, кто его пленил, новостью, от которой лица англичан вытянулись так, словно их целый день заставили голодать без крошки хлеба.

— Сэр! Сэр! Новости чрезвычайной важности, — прокричал Томас Дрейк.

— Да? Что случилось? Не видишь, я занят, — набросился Дрейк на молодого капитана галиота «Томас», словно тот и не был его собственным братом.

— Сэр, у нас на борту иностранная обезьяна, злорадствующая по поводу кое-каких недобрых для вас вестей.

— Ну что же ты, Томас? Что медлишь? Давай сюда этого пентюха.

Когда упирающегося и брыкающегося испанского капитана привели к Дрейку, тот с вызовом плюнул на палубу возле ног Дрейка. Адмирал вскочил на ноги и, схватив испанца за бороду, раза три-четыре резко дернул взад и вперед, а затем отвесил ему по щекам две звонкие пощечины. Потом, не произнеся ни слова, Дрейк снова сел на свою подушку.

Юный Томас Дрейк заставил пленника опуститься на колени и, приставив острие испанского кинжала сзади к его продубленной шее, прорычал:

— А ну, злобный пес, выкладывай все, что знаешь!

Глаза пленника ошарашенно завращались в глазницах, но он, задыхаясь, произнес: