ветераны, являлись действенным средством для лечения именно этого вида лихорадки.

Оттуда грязные вонючие корабли поплыли курсом на север и спустя два дня вошли в просторную, хорошо защищенную бухту покинутого людьми острова, названного в честь святого Кристофера островом Сент-Кристофер, вряд ли догадываясь о том, что в последующие годы большие флотилии последователей Дрейка — Худа, Роднея и Нельсона — будут искать пристанище в этих же самых водах.

Остров Сент-Кристофер — позже Сент-Китс — оказался идеально подходящим для эскадры Френсиса Дрейка. Невообразимо прекрасный остров располагал обильными запасами дикорастущих фруктов и табака — этого превосходного антисептика. Какое неописуемое облегчение — покинуть тесный воняющий «Бонавентур», думал Уайэтт, помогая переправить больных на берег и разложить их рядами в прохладной тени зеленых пальмовых веток. За день больные перестали умирать и начали выздоравливать, а, что еще лучше, инфекция перестала требовать новые жертвы.

Поскольку остров оказался ненаселенным и опасности нападения не существовало, не нужно было выставлять охрану и наблюдательные посты среди холмов. Бородатые члены команды снова набирались сил, вдоволь питаясь мясом дикого рогатого скота и свиней, бродивших по острову большими стадами.

— Хоть в этом старые испанцы были мудры, — заметил Лоусон из Дувра, старшина небольшой весельной галеры адмиральского корабля и надежный мужик, уважаемый равно как своими товарищами, так и старшими офицерами. — Как только они захватывали остров, то при первой же возможности завозили туда коров, бычков и свиней, чтобы изгнанники их народа не голодали. На Эспаньоле, к примеру, я видел стада диких коров и быков, кормящихся вдоль побережья, которые насчитывали тысячи голов.

На острове Сент-Кристофер, как в райском саду, водились также большие количества диких голубей — красивых зеленовато-серых птиц с широкой черной полосой на хвостах и настолько не пуганных человеком, что легко становились его добычей. Еще один вид еды представляли собой безобразные ящерицы, которые, надлежащим образом приготовленные, оказывались сочными, как каплуны.

Многие заболевшие быстро возвращали себе силы. Хотя хирург Годвин и не обращал на это внимания, но Уайэтту показалось интересным то обстоятельство, что те, кто выздоравливал быстрее всех, в прошлом перенесли какое-нибудь тяжкое заболевание. Такие поднимались на ноги намного раньше тех больных, которые вплоть до того, как их свалила лихорадка Зеленого Мыса, отличались завидным здоровьем.

Люди в этих благоприятных условиях хорошо отъедались, и вскоре к ним возвращались их бодрость и энергия. Они охотно присоединялись к тем грубым играм, которые затевали их командиры. На гладких белых пляжах устраивались борцовские схватки, и долговязые копейщики азартно награждали друг друга ударами по башке в палочных поединках. На тенистых лужайках, образованных высокими деревьями красных пород, лучники устанавливали мишени, и тетива за тетивой хлестала о луки, и стрелы длиной в ярд проносились в теплом солнечном свете под крики «Боже упаси!».

Уайэтт немного приободрился и, каждый вечер становясь на колени для молитвы перед сном, благодарил милосердного Бога за то, что он уберег его от этой ужасной лихорадки и сохранил его в силе и здравии. Благодаря этому он познал много тонкостей мореходного дела, начиная с того момента, как Плимут-Хоу скрылся за горизонтом.

Рождественский день отмечался особыми играми: в мяч, в дубинки, в стрелковые игры, для которых выделялись необычайно щедрые награды из личной казны Золотого адмирала. Единственное, что навевало печаль, — это большие прорехи в рядах соревнующихся и отсутствие многих знакомых лиц, которым не суждено было больше смеяться или грубой соленой шуткой повеселить товарищей.

Вместе с другими выздоравливающими Хьюберт Коффин смотрел на парад, устроенный воинами Карлейля в честь любимой их королевы, и чувствовал себя вполне удобно в прохладной тени шалаша из пальмовых веток.

В конце двухнедельного срока участники экспедиции снова собрались с духом и восстановили большую часть своих сил. От свежего воздуха, отсутствия скученности и, главное, от свежего мяса, фруктов и овощей их тела пополнели, а постоянные военные учения позволили им в совершенстве овладеть и тактикой, и искусством стрельбы.

К сожалению, многие еще продолжали болеть и, как предсказывал штурман флагмана, у некоторых так и не восстановилась полностью здравость мышления после перенесенной болезни. И разумеется, заново вспыхнула старая ссора, упрямо живущая между лучниками и аркебузирами (первые живо могли послать с дюжину стрел, пока последние перезаряжали свои неуклюжие, но более смертоносные орудия), и только своевременное наложение наказания предотвращало серьезные неприятности.

Что же касается сэра Френсиса, он, казалось, везде успевал — не человек, а неиссякающий фонтан энергии. Те, кто лучше всех знал Дрейка, утверждали, что он замышляет свой следующий ход, в котором соединит накопленный в прошлом опыт с кое-какими новинками, рассчитанными на то, чтобы обмануть и перехитрить испанцев.

Что бы там у него ни было на уме, Дрейк хранил свои планы при себе до тех пор, пока эскадра не пробыла в море целых четыре дня.

К неловкому удивлению Генри Уайэтта, его вдруг вызвали в роскошную красно-золотистую каюту адмирала, оторвав от наблюдения за работой по замене некоторых изношенных шкотовых линей и фалов.

День выдался необычайно знойный, и сэр Френсис, как и большинство его приближенных, сменил теплые, плотно облегающие чулки, бриджи и дублет на муслиновую рубаху и просторные панталоны — такие, в каких в тех широтах красовались его враги. На широком столе были разбросаны карты, схемы и прочие чертежи, поразившие Уайэтта чудесным своим исполнением. Фульк Гревиль, главный секретарь адмирала и «верный Ахат», сидел, сосредоточенно подготавливая списки и составляя различные реквизиции.

В каюте флагманского корабля было так жарко, что с конца луковицеобразного красного носа вице- адмирала Мартина Фробишера начал уже капать пот, а генерал-лейтенант Карлейль разделся до пояса, выставив напоказ свою густо поросшую черными волосами грудь и красноватый шрам, тянущийся вдоль ребер. Дрейк промокнул лоб батистовым платком и откинул назад рукой свои желто-соломенные волосы, которые начиная с Байоны он подстригал довольно коротко.

— Мастер Уайэтт, сэр, — объявил флаг-капитан Феннер.

Дрейк резко поднял на Уайэтта взгляд пронзительных синих глаз, буравя его красное, цвета меди, лицо.

— Если мне не изменяет память, мастер Уайэтт, — сухо заговорил он, — вы в тот проклятый день, когда мы покинули бухту Виго, что-то говорили об Эспаньоле?

Чувствуя себя страшно неловко, ибо он не был уверен, что Дрейк уже не считает его тогдашнее выступление наглостью, Уайэтт ответил утвердительно.

— Не говорили ли вы об отсутствии длинноствольных пушек в фортах Санто-Доминго?

— Говорил, сэр. — Уайэтт чувствовал на себе испытующие взгляды дюжины пар глаз. — Но из-за промедления, связанного с нашим плаванием на острова Зеленого Мыса, невозможно теперь быть уверенным, что их туда не завезли.

На загорелых щеках адмирала выступил легкий румянец: не нравилось ему, очевидно, это напоминание о бесполезном и почти катастрофическом изменении курса.

— Иными словами, вы не можете с уверенностью сказать, что эти форты на Эспаньоле все еще лишены тяжелых орудий?

— Так точно, сэр. Испанцы давно уже, наверное, заподозрили, что вы намерены ударить в этом направлении.

Одна из кустистых желтых бровей адмирала поползла вверх.

— Разумно. Скажите мне, что вы знаете о городе.

Стыдясь неповоротливости своего языка, Уайэтт отвечал:

— Я ничего не знаю о городе Санто-Доминго, кроме того, что мне рассказывал о нем мастер Дженкинс.

— И что же он вам рассказывал?

— Что Санто-Доминго — столица и резиденция испанской власти над всеми их владениями в этой части