чашу, спрашивая нимфу о том, чего она желает. «Святая Жрица, – отвечает та, – я прошу милости для него [Полифила], чтобы мы вместе достигли царства любви»; а сам Полифил просит, чтобы «Полия больше не заставляла меня колебаться в этих любовных муках». Нимфа «с горячим вздохом, исходящим из ее пылающего сердца», признается, что она и есть Полия и что «твоя непоколебимая любовь унесла меня из школы целомудрия и заставила погасить мой факел». В ответ на это Полифил «воспламенился с головы до ног… растворился в сладких любовных слезах и полностью забылся». В конце этого любовного ритуала он «внезапно почувствовал, как земля у него под ногами задрожала» и «скрипящие петли золотых дверей зазвучали под сводами храма, словно грохот грома, пойманный в извилистой пещере». Кажется, что само здание разделяет оргазм Полифила. Некоторые иллюстрации сегодня назвали бы легкой порнографией (в копии Ватикана непристойные места были закрашены). Таким образом, это история о путешествии Полифила от одной возлюбленной к другой, от одного сексуального объекта к другому. Фраза
Это история о путешествии Полифила от одной возлюбленной к другой, от одного сексуального объекта к другому.
Кто же мог написать это произведение? И как оно могло быть напечатано? Официально книга анонимна, именно поэтому я до сих пор не упоминал имя автора. Однако из орнаментированных заглавных букв в начале каждой из 38 глав получается фраза
В коммерческом смысле результат был катастрофическим. Очевидно, эта идея с самого начала была аналогична самоубийству, поскольку во введении покровитель пишет, что автор «задумал этот труд так, что лишь мудрые смогут проникнуть в святилище… Эти вещи не для масс». Он был прав. Мало кто купил эту книгу (хотя сам Альд, должно быть, гордился своим достижением, потому что заимствовал одну из иллюстраций, на которой были изображены дельфин и якорь, превратив ее в знаменитую эмблему Дома Альда, символизирующую активность, сдерживаемую самообладанием).
Скандально известному Колонне, очевидно, больше всего нравились женщины, архитектура и сады, что стало предметом энциклопедического исследования.
В коммерческом смысле это был провал, но что касается внешнего вида и последующей репутации, «Гипнэротомахия Полифила» стала настоящим чудом. За полстолетия она превратилась в культовую книгу, особенно во Франции. Использованный в ней шрифт, произошедший от латинского шрифта Жансона, – это свое образный типографский эквивалент вожделения. Историк книгопечатания Джордж Пейнтер описывал его следующим образом: «высокий шрифт с засечками, одновременно жирный и изящный, темный и сияющий в своих черно-белых тонах» (этот шрифт был восстановлен в 1920-х годах и получил название
За полстолетия «Гипнэротомахия Полифила» превратилась в культовую книгу, особенно во Франции.
Данная книга рассматривается также с совершенно другой точки зрения, игнорирующей язык и дизайн и исследующей ее как наглядный трактат о классической архитектуре, охватывающий широкий спектр зданий со всей соответствующей терминологией. Каждое упомянутое здание имеет свой древний источник: вот храм, связанный с Галикарнасским мавзолеем, а вот мостовая, напоминающая палестринскую мозаику. Но здесь есть не только реальные здания: в книге описываются вымышленные, фантастические строения, висящие в облаках, освещаемые через очень узкие щели или прозрачные, как Хрустальный дворец.
Знания автора настолько совершенны, что один эксперт, Лиана Лефевр из Делфтского технического университета, написала книгу, посвященную гипотезе о том, что автором «Гипнэротомахии Полифила» был не Колонна, а величайший и самый эрудированный из архитекторов Ренессанса Леон Баттиста Альберти, который использовал похожие источники и стилистические приемы. Она приводит серьезные аргументы (которые тем не менее не получили всеобщего признания), связывая Альберти с совершенно другим Франческо Колонной – римлянином, а не венецианцем. Таким образом, акростих, вероятно, является не подписью, а осторожным посвящением.
«Гипнэротомахия», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии, чем это экстравагантное, языческое, совершенно некоммерческое предприятие; ничто не могло быть более чуждым его строгим, коммерческим и религиозным намерениям.
«Гипнэротомахия Полифила», несомненно, удивила бы Гутенберга. Ничто не могло быть менее логичным или невероятным следствием его Библии.
В Англии и во Франции, где книгопечатание было не менее значимым, чем где-либо еще, развитие новой отрасли происходило без лихорадочной конкуренции и не слишком зависело от немецких предпринимателей. Здесь наблюдалась скорее приливная волна, чем сметающее все на своем пути цунами.
В интеллектуальной жизни Парижа господствовала Сорбонна. Руководство этого университета подписало с 24 книгоиздателями, продававшими свою продукцию через четырех книготорговцев, договор, согласно которому они должны были изготовить копии традиционных академических текстов. Но в XV веке преподаватели – во главе с Гийомом Фише – тоже хотели получить доступ к трудам греческих и римских писателей – вдохновителей распространения гуманизма в Италии. В 1470 году ректором Сорбонны был немец Иоганн Гейнлин. Вместе с Фише он положил начало новому подходу к книгопечатанию в Париже. При поддержке Фише Гейнлин пригласил двух своих земляков – Ульриха Геринга из Констанца и Михаэля Фрибургера из Кольмара, – для того, чтобы они основали книгопечатный цех, и сообщил им, что нужно печатать. Тогда издательство впервые было отделено от книгопечатания, тем самым положив начало специализации, которая в конце концов привела к формированию отдельных профессий: издатель, шрифтолитейщик, наборщик, книгопечатник, переплетчик, книготорговец.
Уильям Кэкстон, первый английский книгопечатник, примечателен хотя бы по той единственной причине,