особенная беда в этом полном скорби городе. И смерть Бена не будет особенной.
— Вот, смотри, — помахала бумажкой перед лицом Дерхан Умма Бальсум. — Две марки плюс пять за контакт, это семь. Я держала связь одиннадцать минут плюсуем двадцать два стивера, да еще нобль за риск, без Штыря ведь не обошлось. Всего с тебя один нобль девять марок два стивера.
Дерхан заплатила два нобля и ушла.
Не думая ни о чем, она быстро прошагала по улицам Барсучьей топи, вернулась в более приличный квартал; попадавшиеся на глаза люди здесь не казались пугливыми зверьками, шмыгающими из тени в тень. То и дело встречались ларечники и продавцы сомнительных дешевых напитков.
Она поняла, что движется к дому-лаборатории Айзека. Он не только близкий друг, но и вроде политического единомышленника. С Беном Айзек незнаком, даже не слышал о нем, но он сможет оценить масштаб происходящего. Возможно, он придумает, что делать. А если нет, Дерхан сама с этой задачей справится, нужен только крепкий кофе и немного комфорта.
Дверь оказалась на запоре. Постучав и не дождавшись ответа, Дерхан чуть не разрыдалась. Хотела уже махнуть на все рукой и пойти куда глаза глядят, упиваясь чувством собственной беспомощности и одиночества, но тут вспомнила, как Айзек с энтузиазмом описывал любимый кабак на берегу реки — судя по всему, кошмарное местечко. Вроде бы называется «Мертвый младенец» или нечто в этом роде.
Она повернула за угол дома, в узкий переулок, и окинула взглядом спуск к воде, колотые плитки мостовой, взрывы жесткой травы. На восток бежала невысокая волна, тянула за собой органический мусор. За Ржавчиной берег душили заросли ежевики и длинные водоросли. Чуть сбоку от Дерхан, к северу, у дороги высилось какое-то полуразрушенное здание. Она осторожно двинулась туда, прибавила шагу, когда увидела грязную, обшарпанную вывеску «Умирающее дитя». Внизу — мгла, зловоние, духота, противная сырость. Но в дальнем углу, за сутулым болезненным человеком, водяным и уродами-переделанными, сидел Айзек.
Он что-то оживленно говорил человеку, Дерхан его смутно помнила — какой-то ученый, друг. Айзек глянул на задержавшуюся в дверях Дерхан и снова повернулся к собеседнику, но в следующий миг спохватился и уставился на нее. Она направилась к нему чуть ли не бегом.
— Айзек, до чего же я рада, что тебя нашла! — Судорожно сжав в ладони лацкан его куртки, она приуныла — Айзек смотрел совсем не дружелюбно. Когда заговорил, ему изменил голос:
— О боги… Дерхан, у нас беда. Какая-то чертовщина происходит, и я…
Дерхан беспомощно смотрела на него. Выглядел он неважно. Она резко села, даже упала рядом с ним на скамью.
Ну, что тут поделаешь, когда все обстоятельства против нее? Она тяжело облокотилась на стол, прижала к глазам ладони.
— Я только что виделась со своим лучшим другом и товарищем, он готов принять пытки, и половина моей жизни разлетелась вдребезги, а вторая пошла прахом, и я не знаю, где искать доктора Барбайл, которая может объяснить, что происходит, вот и решила найти тебя… Потому что… потому что я думала, ты мой друг, но ты, оказывается, занят… — Между кончиками пальцев сочились слезы, текли по лицу. Она с силой потерла глаза и всхлипнула, убрала руки.
Айзек и второй человек смотрели на нее, смотрели до абсурдного пристально, напряженно. По столу поползла рука Айзека, схватила ее запястье.
— Кого-кого искать? — спросил он.
Глава 28
— Так вот, мне ничего не удалось от него добиться, — сообщил Бентам Рудгуттер, тщательно проговаривая слова. — Но я не теряю надежды.
— Не узнали даже имя того, кто слил ему информацию? — спросила Стем-Фулькер.
— Нет. — Рудгуттер пожевал губами и медленно покачал головой. — Играет в молчанку. Но думаю, найти информатора будет несложно, ведь круг подозреваемых не слишком широк. Кто-то из «Бродяги» познакомился с кем-нибудь из проекта «Мотылек»… когда нашего приятеля допросят следователи, мы будем знать больше.
— Вот мы и пришли, — сказала Стем-Фулькер.
Она, Рудгуттер и Монтджон Рескью стояли в глубоком туннеле под вокзалом на Затерянной улице; их окружало отделение милицейской гвардии. Газовые светильники вылепливали из мрака впечатляющие статуи. Цепочка грязных огоньков тянулась вперед, насколько хватало глаз. Позади, недалеко, находилась клетка — кабина лифта, из которой они только что вышли. По знаку Рудгуттера его помощники и эскорт двинулись в глубь туннеля, во мглу. Милиционеры шагали строем.
— Ножницы у обоих есть? — спросил Рудгуттер. Стем-Фулькер и Рескью кивнули.
— Четыре года назад были шахматы, — размышлял вслух Рудгуттер. — Когда у Ткача изменились пристрастия, мы получили три трупа, прежде чем разобрались, чего он хочет. — Последовала тяжелая пауза. — Зато сейчас наша наука не отстает от времени, — продолжал мэр со свойственным ему черным юмором. — Перед тем как встретиться с вами, я имел беседу с доктором Капнеллиором, это наш штатный ткачиный эксперт… То есть, в отличие от всех нас, ни бельмеса в этом не смыслящих, он смыслит бельмес… Уверял меня, что по-прежнему ножницы в большом фаворе. — Помолчав с полминуты, Рудгуттер добавил: — Вести переговоры буду я. Мне уже случалось иметь дело с Ткачом.
Рудгуттер вовсе не был уверен, что опыт его окажется полезен. Может выйти и совсем наоборот.
Коридор закончился, уперся в толстую дверь из окованного железом дуба. Командир отряда милиции вставил в замочную скважину громадный ключ и легко провернул. С натугой отворил тяжеленную дверь и отважно двинулся в темную комнату. Прекрасная выучка, железная дисциплина. Наверняка этот человек боялся до смерти.
Остальные милиционеры двинулись за ним, потом Рескью и Стем-Фулькер, наконец Бентам Рудгуттер. Он затворил дверь.
Когда очутились в комнате, у всех на миг возникло ощущение дезориентации, легкая тревога накатила квазифизической инерцией, вызвала мурашки. Длинные нити, невидимые волокна уплотненного эфира, сгущенных эмоций соткались здесь в сложные узоры; эти тенета пульсировали и липли к пришельцам.
Рудгуттер вздрогнул. Краем глаза он заметил нити. Но они растаяли, как только он попытался взглянуть на них прямо.
В комнате стоял сумрак, как будто она и впрямь была заполнена паутиной. На каждой стене висели ножницы, из них складывались удивительные рисунки. Ножницы гонялись друг за другом, как хищные рыбы, сцеплялись, образуя сложные и жуткие геометрические фигуры.
Милиционеры и те, кого они сопровождали, остановились у стены. Не было заметно ни одного источника света, но видимость была сносной. В комнате воздух казался монохромным, как будто свет в ней слабел, хирел под спудом неведомой угрозы.
На время все будто застыли, никто и звука не произнес. Наконец, так же молча, Бентам Рудгуттер опустил руку в принесенную с собой сумку и вынул большие серые ножницы. По его распоряжению помощник ходил в скобяную лавку, спускался в главный торговый пассаж вокзала на Затерянной улице.
Рудгуттер раскрыл ножницы, помахал ими в душном, пыльном воздухе, потом резко щелкнул. Разлетевшийся по комнате звук спутать ни с чем было нельзя. Эхо дрожало, точно мухи в паутине. Пришельцы двинулись в центр комнаты, в темные измерения. Потянуло холодным сквозняком, и на спинах заплясали уже целые табуны мурашек.
Сначала были едва различимые, на грани слышимости звуки. Но они быстро изменялись, превращались в слова, в голос, в мелодичный, меланхоличный шепот. И голос этот быстро набирал твердость; вылетая из мира, где бродило эхо ножниц, он ввинчивался в реальность. Описать его словами было невозможно. Сверхъестественный и жуткий, он притягивал к себе слушателей и звучал не в ушах, а гораздо глубже, в крови и в кости, в нервных узлах.
