В нескольких кварталах от Айзека наслаждались солнцем Ягарек и Дерхан, они старались не думать об опасности. Избегали бурно спорящих горожан, шли в основном по людным улицам.
Небо кишело птицами и вирмами. Многие крылатые существа сидели на контрфорсах и минаретах, теснились на пологих крышах милицейских башен и на опорах, покрывали их белым пометом. Живыми спиралями кружились вокруг башен Корабельной пустоши и полупустых остовов в Расплевах. Стаи проносились над Вороном, вились в сложном узоре воздуха, что стоял над вокзалом на Затерянной улице. Над слоями шифера граяли вздорные галки, проносились над низкими скатами кровель, над гудроном вокзальных задворков, пикировали к бетонной площадке, чуть возвышавшейся над шеренгой испещренных окнами крыш. Их помет сыпался на отмытую недавно поверхность, белые кляксы ложились на темные пятна, оставленные едким чистящим средством.
Вокруг Штыря и парламента тоже роились крылатые создания. Изъяны выблекших, растрескавшихся Ребер медленно усугублялись на солнце. Птицы ненадолго садились на огромные костяные стрелы и тотчас срывались с места, искали себе пристанища в других краях Костяного города, легко и плавно проскальзывали над крышей дочерна закопченной мансарды, где господин Попурри буйствовал перед незавершенной статуей, казавшейся издевательским шаржем на него.
Чайки и бакланы летели следом за мусорными баржами и рыбацкими судами над Большим Варом и Варом, иногда падали, чтобы схватить среди отбросов что-нибудь органическое. И круто сворачивали, улетали прочь — искать поживу на свалках Худой стороны, на рыбном рынке в Пелорусских полях. Иногда садились на растрескавшийся, покрытый водорослями кабель, что выбирался из реки возле Каминного вертела. Рылись в мусорных кучах Каменной раковины, хватали полуживых тварей, ползающих по свалке Грисского меандра. Под ними вибрировала земля — потайные провода гудели в считанных дюймах под поверхностью сорного грунта.
Над трущобами Кургана Святого Джаббера взмыло в воздух существо, которое было покрупней любой птицы. Оно стало планировать на огромной высоте. Для него кварталы внизу превратились в пестрое, с преобладанием серого цвета и цвета хаки, пятно — похоже на экзотическую плесень. Существо с легкостью пронеслось над аэростатами; лететь ему помогал порывистый ветер, теплый от дневного солнца. Оно уверенно продвигалось на восток, пересекая центр города, где расходились лепестками цветка пять воздушных рельсов.
Над Шеком ватаги вирмов упражнялись в примитивной воздушной акробатике. Незамеченный ими, таинственный летун преспокойно проплыл мимо.
Он не спешил. Судя по томным, расслабленным движениям, он в любой момент мог развить вдесятеро большую скорость. Он пересек Ржавчину и начал долгий спуск, пролетая над поездами Правой линии, ненадолго оседлывая их жаркие выбросы, а затем двинулся на восток, заскользил с никем не оцененным величавым изяществом, направляясь к шиферному покрову, без труда пробираясь в лабиринте теплых воздушных потоков над частоколом больших и малых дымовых труб.
Он сделал вираж к исполинским цилиндрическим газгольдерам Эховой трясины, полетел по дуге назад, нырнул под слой потревоженного воздуха и круто снизился к станции Мог, пулей пронесся под воздушными рельсами, исчез среди крыш Пинкода.
Айзек был погружен в свои вычисления.
Через каждые пять-шесть минут он поглядывал на Лин — она во сне корчилась, как беспомощная личинка, и шевелила руками. Глаза у него были потухшими — и казалось, они вообще никогда в жизни не светились.
В середине дня, когда он успел проработать часа полтора, со двора донесся какой-то стук. Через полминуты кто-то затопал по лестнице.
Айзек замер. Он надеялся, что шаги прекратятся, что это пришел к себе один из здешних наркоманов. Но топот продолжался. Вот неизвестный целеустремленно преодолел последние два замусоренных марша и остановился возле двери.
Айзек не дышал. Сердце колотилось в тревоге. Он заозирался в поисках пистолета.
В дверь постучали. Айзек не сказал ни слова. Через несколько секунд пришедший постучал снова — несильно, но размеренно и настойчиво. И опять. Айзек, стараясь двигаться беззвучно, приблизился к двери. Заметил, как еще пуще завозилась потревоженная стуком Лин.
За дверью раздался голос — высокий и скрипучий, нечеловеческий, знакомый. Айзек ни слова не разобрал, но тотчас потянулся к двери. Его объял гнев, и он был готов к неприятностям. «Рудгуттер прислал бы целую роту, — подумал он, кладя ладонь на дверную ручку. — А это какой-нибудь наркот-попрошайка». И хотя сам тому не верил, он уже понял, что это не милиция и не люди Попурри.
Он распахнул дверь.
Перед ним на неосвещенной лестничной площадке, чуть наклонившись вперед, стоял гаруда. Гладкое оперение в крапинах, как сухая листва, кривой клюв блестит и похож на экзотическое оружие.
Айзек вмиг сообразил, что это не Ягарек. У этого был нимб из поднятых крыльев — огромных, величавых; оперение коричневое, с рыжеватым отливом.
Айзек уже и забыть успел, как выглядят неискалеченные гаруды.
Он почти тотчас понял, что произошло. Понял интуитивно — мысль не успела оформиться, структурироваться. Просто догадался, и все.
Через долю секунды вслед за догадкой пришло огромное сомнение, пришли тревога и любопытство. Целый сонм вопросов.
— Кто ты такой?! — рявкнул Айзек. — Какого черта тебе здесь надо? Как меня нашел?
Ответы пришли незваными. Айзек попятился от порога — он не хотел их услышать.
— Грим… неб… лин… — Гаруде нелегко далось это слово. Говорил он так, будто вызывал демона.
Айзек махнул рукой, веля проходить в комнатку. Затворил дверь, подпер ее спинкой стула.
Гаруда прошел в центр комнаты, где солнечный свет нарисовал на полу квадрат. Айзек настороженно следил за гостем. На нем, кроме пыльной набедренной повязки, не было никакой одежды. Оперение темнее, чем у Ягарека. И у Ягарека не было пятен на голове. Движения пришельца были донельзя скупыми — мелкие, резкие, с паузами, в течение которых он напоминал статую. Склонив голову набок, он долго смотрел на Лин.
Наконец Айзек вздохнул, и гаруда перевел взгляд на него.
— Ты кто? — повторил Айзек. — И как сумел меня найти? — Свою догадку он высказать не решился. — Отвечай, твою мать!
Так они и стояли друг против друга — мускулистый гладкоперый гаруда и плотного сложения, даже толстый человек. У гаруды от солнца блестели перья. Айзек вдруг почувствовал усталость. Вместе с гарудой в комнату вошло ощущение чего-то неизбежного, предчувствие финала. И за это Айзек возненавидел гостя.
— Я Каръучай, — сказал тот. Цимекские интонации у него звучали явственней, чем у Ягарека; трудно воспринимать на слух. — Каръучай Сухтухк Вайдж-хин-хи-хи. Конкретная Индивидуальность Каръучай Очень-Очень Уважаемая.
Айзек молча ждал.
— Как ты меня разыскал? — все-таки спросил он, не дождавшись продолжения.
— За мной… долгий путь, Гримнеб… лин, — сказал Каръучай. — Я — яхджхур… охотник. Много дней охочусь. И в пути, и здесь. Сейчас я охочусь с… золотом и бумажными деньгами… Моя дичь оставляет след слухов… и воспоминаний.
— Поверить не могу, что ты нас нашел, — резко выдохнул Айзек. Он боролся с назойливым предчувствием финала, зло гнал от себя тревогу. — Если ты сумел, чертова милиция и подавно сможет, а тогда…
Он нервно прошелся вперед-назад, опустился на колени возле Лин, ласково погладил ее.
— Я здесь ради правосудия, — сообщил Каръучай, и Айзек, уже раскрывший было рот, смолчал. Ему стало душно. — Шанкелл, — сказал Каръучай. — Скудное море. Миршок.
«Я слышал об этом маршруте, — зло подумал Айзек. — Мог бы и не говорить».
— И охота… охота на протяжении тысяч миль. Поиски правосудия.
