инвалиду легче обмануть доверие русских людей. Рюмрих хочет сделать из тебя шпиона и предателя. Помни о том, что ты русский!»
Вошел Рюмрих, и я едва успел спрятать записку. Когда меня перебросили через линию фронта и я, окруженный вниманием и заботой русских людей, добрался до Москвы, моим первым желанием было рассказать всю правду, но страх перед последствием этого сковывал меня и заставлял молчать. Перед моим отъездом Рюмрих предупредил меня о том, что за мною будет установлено наблюдение и в случае невыполнения мною приказа я буду разоблачен перед советскими следственными органами в убийстве Яна Брылевского. Помня об этом, я выехал в Славоград.
Меня приняли в артель «Бытовик», в мастерскую по починке бытовых электроприборов, приемников и репродукторов для обслуживания населения.
Была середина ноября сорок второго года. Соотношение сил на фронтах начало резко меняться. Для всех стало ясно, что гитлеровцы эту войну проиграют. Каждая новая сводка Совинформбюро приносила мне освобождение от гнетущего прошлого.
Люди Рюмриха меня не беспокоили, коротковолновую рацию я так и не собрал. Жизнь моя налаживалась. Работал я много и с увлечением, меня ценили, относились ко мне хорошо. И вот я встретил девушку. Меня бросало то в жар, то в холод: то я считал, что мое прошлое не дает мне права связать нашу судьбу, то я успокаивал свою совесть тем, что война кончилась, с фашизмом раз и навсегда покончено и доктор Рюмрих с его «альдшуле» — дурной и забытый сон. Я думал: «Ну что с того, если я сейчас и расскажу всю правду? Никому от этого пользы не будет, а я потеряю все…»
Я женился, у нас родился ребенок, я был счастлив так, как только может быть счастлив человек, и вот…
Два дня назад в восемь часов вечера я, отпустив ученика, уже собирался домой, когда открылась дверь и в мастерскую вошел человек в светлом костюме. Убирая на верстаке инструмент, я сказал: «Мастерская закрыта!» — «Я вас не задержу», — ответил человек. Открыв барьер загородки для посетителей, он подошел к верстаку и, убедившись в том, что в мастерской, кроме нас, никого нет, сказал: «Я привез вам привет из школы!..»
Писать об этом нужно много и долго, но мысли и чувства мои в те мгновения встречи с прошлым промелькнули быстрее молнии. Конечно, я мог на пароль не ответить, и человек бы ушел, и, быть может, все осталось бы по-прежнему, но я решил, что нельзя допустить, чтобы враг свободно ходил по нашей земле и я ответил: «У меня со школой связано много хороших воспоминаний».
Вот уж поистине «хорошие воспоминания» — злее насмешки и не придумаешь!
Человек сказал мне: «Я понимаю ваше недоумение, конечно, «Ф-2» перестал существовать, и было трудно надеяться на весточку от доктора Рюмриха, но история циклична, все повторяется. Вы будете звать меня «Бэнет». Новый пароль явки: «Время боится пирамид». Вот вам пять тысяч рублей. Мне будет нужна рация к середине июля, но я зайду к вам раньше», — закончил Бэнет и, протянув мне руку, простился и вышел из мастерской.
Я еще чувствовал резкое и сильное пожатие его большой, сильной руки, а мне уже казалось, что всего этого не было, что это почудилось мне… И только пачка денег, лежащая на верстаке, свидетельствовала о реальности этой встречи.
Я написал все, ничего не утаив.
Решать мою судьбу буду не я, но любое решение я буду считать справедливым…»
На этом заканчивалось письмо Холодова. Последняя страничка его рукописи казалась неполной, от листа была оторвана, по крайней мере, одна треть страницы.
Приложив к краю рукописи узкий листок «посмертной записки» Холодова, Никитин установил, что эта записка и была оторвана от страницы.
Вот чем заканчивал свое письмо Холодов:
«Во всем том, что произошло, я виню только самого себя. Жена моя ничего не знала. Прошу вас избавить ее от каких бы то ни было неприятностей.
Тимофей Холодов».
РАЗГОВОР ЗА ПОЛНОЧЬ
Мифическая птица Феникс сгорала и вновь возрождалась из пепла. Действительность превзошла миф — письмо Холодова, дважды сожженное, разорванное на клочки, было восстановлено и вручено адресату.
Полковник отложил письмо, встал и прошелся по кабинету. Никитин молча наблюдал за ним.
В открытое окно влетел бражник, было слышно, как он бьется своим тугим сигарообразным телом о матовый плафон люстры. Отзвонили куранты. До отхода поезда в Славоград оставалось полтора часа.
Полковник сел в глубокое кресло рядом с Никитиным, потирая большим и указательным пальцами подбородок, что всегда служило у него признаком напряженной работы мысли.
— Бэнет получил явку к Холодову как к связному, ему была нужна рация. В первую же встречу Холодов вызвал у него недоверие. Бэнет пришел во второй раз, чтобы проверить Холодова, — в раздумье сказал полковник. — Через окно можно было наблюдать за тем, что делается в мастерской?
— В плотном молескиновом занавесе, закрывающем окно, узкая полоска просвета. Фасад дома погружен в темноту, а через этот просвет видно все, что происходит, в ярко освещенной мастерской, — ответил Никитин.
— Прежде чем войти в мастерскую, — продолжал полковник, — Бэнет некоторое время наблюдал за Холодовым через окно. Он видел, что Холодов что-то писал и при стуке в дверь спрятал написанное. Это усилило подозрение агента. На предложение Бэнета выпить Холодов ответил согласием: он не хотел раньше времени насторожить агента. Бэнет поправил занавеску на окне и налил ему в стакан водку с большой дозой хлоралгидрата. После того как Холодов впал в состояние наркотического сна, агент извлек спрятанное Холодовым письмо и прочел его. Решение убить Холодова пришло, как только он понял, что радист его выдаст. Мысль создать впечатление самоубийства появилась после прочтения заключительной части письма. Эти строки могли быть использованы в качестве посмертной записки Холодова. Теперь возникает такой вопрос: Хельмут Мерлинг и Бэнет одно и то же лицо?
— Это разные лица, — уверенно сказал Никитин. — У Мерлинга алиби! В день смерти Холодова он в магазине антикварии на Арбате продал Луизе Вейзель пейзаж. Кроме того, его обувь была заляпана грязью, предположительно глиной. А в Москве несколько дней было сухо и солнечно.
— Но дожди где-то прошли?
— По сведениям синоптиков, накануне сильные дожди прошли в треугольнике Гжель — Быково — Пятьдесят второй километр. Это на востоке области, подмосковная Мещера. Кстати, Гжель — месторождение тугоплавких глин.
— А Славоград?
— Песчаная почва, да и дожди, как утверждают старожилы, не были десять дней. Кроме того, мне думается, что Мерлинг — резидент, общение с которым, во избежание провала, было разрешено Бэнету лишь в крайнем случае…
— На основании каких фактов ты, Федор Степанович, пришел к такому заключению? — с интересом спросил полковник.
— Целая цепь фактов позволяет сделать такие выводы. Начну по порядку. — Никитин вынул из кармана листок бумаги, исписанный убористым почерком, и прочел: — «…его маленькие, по-женски слабые руки с тонкими пальцами были руками талантливого человека. На протяжении многих лет работы в Цинциннати Хельмут Мерлинг считался самым лучшим и самым тонким художником по рисунку тканей». Так
