— Испокон веков так повелось, говорю, — тихо повторил солдат. — Сильные и добрые всегда утешали свою совесть этим аргументом. Против нас не люди, внушали они себе, а бешеные звери, которых надо просто убить, не пытаясь понять, как-то договориться, не жалея о содеянном… Если убил зверя, не человека, то душа спокойна и можно жить дальше…

— Иного зверя лично мне тяжелее убить, чем человека. Он ведь тварь неразумная, какой с него спрос, да и вреда не много. Человек же другое… Тот сознательно против тебя идет, ненавидит тебя, в землю втоптать мечтает. Тут уж не до жалости и понимания. Зверя пожалеть можно, человека — нет, человека уничтожай! Он еще только замыслил на тебя руку поднять, а ты ему пулю между глаз, за одну только задумку, иначе поздно будет, — задумчиво проговорил Люд и принужденно рассмеялся, отбрасывая догоревшую сигарету. — Ну ты у нас, я смотрю, прямо философ! Гладко излагаешь. И в общих чертах ведь все так и есть. Разве нет?

— Нет, конечно, — мотнул головой Андрей. — Конечно все на самом деле не так! Просто нам, посланным сюда на убой, удобнее придумывать себе возвышенную и благородную цель, что оправдала бы весь тот ужас, что мы здесь сотворили. Нет! — торопливо замахал он руками, видя, как побледнело, каменея лицо командира. — Я вовсе не оправдываю чеченцев. Просто они такие же люди, как и мы, и им, так же как нам промыли мозги, придумали заставляющую драться идею, эта война им тоже не нужна и приносит лишь горе, по крайней мере, основной массе. Они с удовольствием жили бы себе сейчас мирно и спокойно. Или Вы думаете в той же Ингушетии, или Дагестане, так уж любят русских? Ой, не поверю! Так чего же мы сюда влезли, а там вроде как нормально все… Просто интересы наверху так сошлись, иначе жили бы себе, как и раньше мирно. Делить-то обычным людям по большому счету нечего. Но теперь уже закрутилась такая мясорубка, что концов не развяжешь. Так и будем месить друг друга, пока кого-нибудь окончательно не уничтожат, вот только в радость ли это будет озверевшим от пролитой крови, потерявшим, раздавившим в себе все человеческое победителям?

— Это, брат, конечно вопрос? — устало вздохнув, проговорил Люд. — Вот только чтобы найти на него ответ, надо для начала оказаться в числе этих самых победителей, а не грузом двести… Так? Нет? Молчишь? То-то… Потому, мой тебе приказ, воин. С этой минуты все свои интеллигентские сопли отставить. Ничего страшного не произошло. Нормально все! Нормально, слышишь?! А вот эту человечность, совесть и прочий бред выбрось из головы, по крайней мере, до тех пор, пока домой не вернешься. Иначе проще уж самому застрелиться, один черт с такими тараканами в башке здесь не выживешь, еще чего доброго остальных ребят за собой потянешь… Осознал? Молодца, а теперь подъем и потопали к остальным, хватит, накурились…

Люд легко пружинисто поднялся с поваленного ствола, круто развернувшись, пошел напрямик через кустарник к поляне, не заботясь о поломанных ветвях и явно оставленном следе. Если найдутся следопыты, кому жизнь не дорога, пусть садятся группе на хвост, милости просим, самим искать не придется. Он был недоволен проведенной беседой, почему-то в глубине души осталось пакостное ощущение, что этот не видевший толком ни войны, ни жизни сопляк, умыл его вчистую. Люд собирался провести с ним что-то вроде сеанса психотерапии, дать выговориться, поплакаться в жилетку, снимая груз с сердца, а вышло так, что и мальчишку ни в чем не убедил, да еще собственную, тщательно скрываемую ото всех рану разбередил. Эк он сказал складно по-ученому: «В радость ли это будет озверевшим от пролитой крови, потерявшим, раздавившим в себе все человеческое победителям?» Зацепил за больное, гаденыш, зацепил… Ведь сам думал об этом долгими бессонными ночами, ворочаясь без сна и глядя широко распахнутыми глазами в черную непроглядную темноту южных ночей. Тот кто сражается с драконами рано или поздно сам становится драконом. Оттого они и не переводятся на земле, сколько бы героев змееборцев на ней не рождалось. Конечно, сначала надо победить, там посмотрим, там само все станет ясно… А Люд твердо решил победить в этой войне, победить не смотря ни на что. Ни собственное правительство, договаривающееся с боевиками, ни продажные «астрономы» из штабов, ни откровенно бьющие в спину, повылазившие в последнее время, как поганки после дождя, правозащитники всех мастей помешать ему не могли. Остановить, сбить его с взятого курса было попросту невозможно, сделать это в силах только лишь пуля. Да еще вот эта поселившаяся в душе неуверенность, страх перед волнами накатывающим безумием, мысли, тревожащие ночами, те самые, что неожиданно точно озвучил вдруг этот замухрышистый не прослуживший еще и года боец. Тонкие, гибкие, как плети ветви кустов стегали по лицу, он не обращал внимания, с головой уйдя в тяжелые, мельничными жерновами скрипевшие в голове раздумья.

— Спасибо, товарищ капитан, за гранату, — в спину ему произнес закидывающий автомат на плечо Цапель.

— Что? — он повернулся, поспешно натягивая на лицо непонимающую улыбку. — За какую еще гранату?

— За «феньку», ту что Вы убитому в руку сунули, чтобы я переживал меньше… Не слишком помогло, честно говоря, но все равно, спасибо…

— Зяма, урод… — растерянно развел руками Люд, чувствуя себя предельно глупо и неловко. — Проболтался-таки, короста. Ну, я ему сейчас задницу-то развальцую!

— Да нет, — робко улыбнулся ему солдат. — Это не он. Я сам успел заметить, как Вы за спиной ее прятали.

— Тогда сам виноват, мог бы и отвернуться вовремя, — буркнул себе под нос Люд и не глядя больше в сторону подчиненного широко зашагал к поляне.

Давненько уже он так не веселился, жаль, смеяться в голос было нельзя, все же следовало соблюдать приличия, он мог позволить себе лишь тонкую, ни к чему не обязывающую, полуулыбку. Но дай ему волю, он заржал бы в голос и долго бы перхал и кашлял, выдавливая из себя смех и наваливаясь грудью на оргстекло, покрывающее его рабочий стол. Однако приходилось сдерживаться. Но, какой дорогой ценой! Право же, этот неотесанный мужлан в таких же, как у самого Виктора Сергеевича трехзвездных полковничьих погонах был слишком забавен в своем удивленном непонимании. Что делать, не всем же быть светскими и лощеными штабными офицерами! Видимо в армии в низовых звеньях необходимы и вот такие вот тупые солдафоны. Кстати и погоны их тоже были одинаковы лишь на первый взгляд, на поверку они отличались как небо и земля. Звездочки на погонах Виктора Сергеевича ярко сверкали золотом 585 пробы — последний писк столичной моды. У приезжего звезды были естественно из дешевой латуни, блеклые, с кое- где облупившейся эмалью, такие же потертые и заношенные, как и он сам. В противовес щеголеватому, с безупречной модной прической и свежим маникюром на пальцах рук штабному работнику. Так что одинаковы с полковником Столяровым они были лишь на первый очень поверхностный взгляд.

— Да-да-да, не возражайте, я ведь лучше его знаю, — наставительно выговаривал, изящно грассируя голосом, Виктор Сергеевич. — Если Вы войдете к нему в рубашке с коротким рукавом, он даже разговаривать с Вами не станет. Генерал не выносит вида военнослужащих без галстука. Как хотите, а галстук должен быть.

— Да ну, что за бред! — ярился войсковой полковник. — Жара же стоит! Официально объявлено, что разрешается ношение рубашек с коротким рукавом, с расстегнутой верхней пуговицей и без галстука. Приказ же по форме одежды есть!

— Милый мой, — покровительственно хлопал полковника по руке Виктор Сергеевич.

— О чем Вы сейчас говорите? Вы что собираетесь генерала тыкать носом в какой-то там приказ? Вам погоны жать стали? Это же армия, никакого бардака и демократии здесь быть не может! Если заместитель командующего желает, видеть своих подчиненных с галстуками, значит так и должно быть, даже если Вы идете с ним в баню.

— Да это же черт знает что?! Что у Вас здесь происходит такое?! Он, в конце концов, такой же офицер как мы, а не дикий помещик. Он что считает, что может требовать от подчиненных все, что ему вздумается!

— А вот Вы пойдите и ему все выскажите, — тонко улыбался Виктор Сергеевич, в красках представляя в уме эту нереальную картину. — Увидите, что он Вам ответит.