распределили обязанности на случай его ареста. Обсудили тактику на допросе, разумеется если Гефта вызовут по заявлению Земской, а не по какой-либо другой причине. О местонахождении тайника знали все четверо. Если в день вступления советских войск в Одессу почему-либо Гефта не будет, тетрадь с его докладом будет передана в Управление.

— Есть у меня еще один вопрос, — сказал Николай. — Умный человек (а Гофмайера я дураком не считаю), анализируя причины взрывов на немецких судах, может легко установить некоторую закономерность: «РВ-204», самоходная баржа «Шпрее», истребитель подводных лодок «КТ-39» подорвались после выхода из заводского ремонта.

— Чтобы до этого додуматься, не надо быть особо проницательным... — пожал плечами Рябошапченко.

— Что ты предлагаешь? — спросил Бурзи.

— Подорвать судно, не заходившее на ремонт в заводской ковш. У двадцать второго причала судно грузится продуктами для группировки немецких войск в Крыму. Кажется, «Вессель», водоизмещением пять тысяч тонн. Команда немецкая. Если это дело поручить Гельмуту Цвиллеру, я думаю, он справится...

— Кто же захочет подорвать судно, на котором сам идет в море? — спросил Рябошапченко.

— В последний момент команду можно списать на берег, под предлогом... скажем, эпидемии...

— А что, если взрывчатку подбросит в бункер один из грузчиков? Погрузка на двадцать втором идет вручную... — предложил Рябошапченко.

— У тебя есть на примете определенный человек, на которого можно положиться? — спросил Николай.

— Подумаю.

— Подумай, Иван Александрович.

На следующий день Гефт с утра отправился в «Стройнадзор», к Вагнеру, якобы проконсультироваться по вопросу ремонта корпуса минного тральщика, поднятого вчера на стапеля эллинга.

Ответив на деловые вопросы Гефта, он сказал:

— Вчера у баурата был офицер из гестапо. Представь, он интересовался тобой!..

— Мной! — удивился Гефт. — Евгений Евгеньевич, вы шутите?!

— Какие там шутки? Загнер оставил офицера у себя в кабинете и пришел ко мне справляться о твоих политических взглядах.

— И что же вы?

— «Мне веришь? — спросил я. — Можешь так же верить Гефту!» Я рассказал ему о твоих счетах с Советской властью и подчеркнул честную службу фюреру...

— А Загнер?

— Что он, слепой?! Согласился. Зайди к нему сам. Разумеется, я тебе ничего не рассказывал.

Николай поблагодарил Вагнера и пошел к баурату. Майор принял его приветливо и даже пошутил:

— А, политический преступник! Заходите!

— В чем же я перед вами провинился? — здороваясь, спросил Гефт.

— Не передо мной. Гестапо проявляет к вам подозрительный интерес...

— Гестапо? С чего бы это?

— Какое-то заявление... Старые грехи... Я дал вам отличную характеристику, но все же будьте осторожны. С гестапо шутить опасно; если они начали варить компот, то варят до тех пор, пока в кастрюле не останутся одни абрикосовые косточки!..

Казалось, что в гестапо удовлетворились полученной характеристикой майора Загнера и решили расследование по заявлению Земской прекратить. Но неделю спустя, поздним вечером, когда Николай, поужинав, только надел тужурку, собираясь к Юле, в дверь постучали. Вошел немец в штатском пальто с поднятым воротником, справился о нем, предъявил удостоверение гестапо на имя шарфюрера СС Франца Гедике и предложил следовать за ним.

Все это произошло быстро и спокойно, немец говорил не повышая тона, был официально вежлив, терпеливо ждал, пока Гефт нарочито медленно укутал шею шерстяным шарфом и надел фуражку.

— Коля, ты уходишь? — не проявляя тревоги, спросила мать. Она выглянула из своей комнаты, увидела постороннего человека и поздоровалась.

— Да, мама. Возможно, я задержусь, не ждите меня, ложитесь, — спокойно ответил Николай и вышел следом за Гедике.

Они шли молча всю дорогу, впереди Гефт, на некотором расстоянии за ним гестаповец. Николай знал адрес, поэтому до самой Маразлиевской они не проронили ни слова.

При входе Гедике предъявил дежурному заранее заготовленный на Гефта пропуск. Они поднялись по лестнице. У двери второго этажа гестаповец снова предъявил пропуск. Оставив Гефта дожидаться в коридоре, гестаповец вошел в одну из комнат.

В конце коридора окно, забранное решеткой, оно выходит во двор. Слева видны силуэты деревьев Александровского парка, за ними угадывается море, его голос доносится сюда сквозь приоткрытую форточку. Впервые в жизни Николаю захотелось курить. В кармане он носил сигареты — турецкую контрабанду: за сигаретой легче завязывается разговор с малознакомым человеком. Он вынул из пачки сигарету, но спичек не было... В коридоре под самым потолком горит тусклая синяя лампа, в ее мертвящем свете люди точно привидения, они изредка выходят из дверей, обитых войлоком, идут мимо, не удостаивая взглядом, и входят в другие такие же двери. Ожидание томительно своей неизвестностью, волнение растет, и Николай начинает чувствовать, как у виска беспокойно дергается нерв. Он знает, что его заставляют ждать не потому, что гестаповцам некогда. Нет. Они «выдерживают» его, нагнетают тревогу, это система психологической подготовки к допросу. Вдруг сквозь приоткрывшуюся дверь послышался сдавленный женский крик, от которого все внутри словно оборвалось... Дверь захлопнулась, и снова наступила тишина. Время идет нестерпимо медленно... Всю жизнь Николай, человек неистощимой энергии, действия, не умел ждать. Для него не было ничего мучительнее ожидания.

В коридор вышел гестаповец с сигаретой.

— Разрешите прикурить, — обратился к нему Гефт.

Посмотрев точно сквозь него, не замечая, не слыша, гестаповец прошел мимо. Легкое облачко табачного дыма некоторое время висело неподвижно в воздухе, затем вытянулось к форточке и исчезло.

Проходит час времени. Где-то за одной из дверей глухо бьют консольные часы. Десять.

В приоткрытой двери показался Гедике и поманил его пальцем.

Не спеша Николай вошел в грязную, запущенную комнату, пахнущую сургучом и мышами.

Спиной к зашторенному окну за большим письменным столом сидел гестаповец, — как потом Николай узнал, гауптшарфюрер СС Краузе — мрачный человек, стриженный бобриком, с усами под фюрера, щеточкой, водянисто-бесцветными глазами навыкате в обрамлении красных, воспаленных век. На правой руке Краузе не хватало двух пальцев. Рядом с ним сидел Гедике, он много курил и молча в упор рассматривал Гефта. Зрачки темных глаз Гедике прилипли к нему словно пиявки. Николай чувствовал этот тяжелый взгляд и все больше нервничал.

— Ваше имя, фамилия, национальность, год, место рождения, профессия, работа, должность? — монотонно, скрипуче по-немецки перечислил Краузе, пододвинул к себе лист бумаги и приготовился писать. Гефт так же по-немецки ответил на анкетные вопросы, и Краузе записал в протокол.

— Расскажите о своей работе в Туапсе, — проскрипел Краузе.

— В тридцать пятом году я поступил в «Совтанкер» на должность инженера-конструктора. Последнее время перед войной я был заместителем главного инженера. Четвертого октября сорок первого года меня, как немца, уволили и вместе с семьей сослали в Сибирь, в Семипалатинскую область, на станцию Аул. Инженер, специалист по судовым двигателям оказался в роли моториста движка пимокатной артели...

— Что есть «пимокатной»? — по-русски спросил Краузе.

— Пимы — это теплые сапоги, валянные из овечьей шерсти. Артель, которая делает теплые сапоги...

— Так. Я понял. — Краузе снова перешел на немецкий.

— В Ауле жилья не было. Нас приютила одна бедная женщина, и мы жили с ней под одной крышей, — продолжал Гефт. — Получал я гроши... Продукты вздорожали. Мои мальчики часто ложились спать