Уснул он крепко, как бы с расчетом на долгие часы отдыха. Но проснулся неожиданно быстро. Словно бы кто-то его разбудил даже не просто прикосновением, но хорошим тычком.
Рефлекторно, ничего не успев подумать, Лен Казус скатился с кровати на пол – в сторону, противоположную двери, так что ложе становилось как бы преградой для возможной опасности. Следующим движением было бы – изготовить оружие к бою; этого не произошло лишь по той причине, что оружия у Казуса не было, его табельный дистант находился теперь в каком-то из кабинетов Службы покоя вместе с документами, коммиком и прочими нужными вещами. Но, похоже, оружие ему сейчас и не требовалось – хотя бы потому, что ничего опасного вблизи не происходило, угрозы не возникало.
И все же что-то ведь заставило его проснуться так внезапно? Сновидение? Лен не помнил, чтобы ему сейчас вообще что-то снилось. Какой-то звук? Нет; раздайся он – память сохранила бы его даже во сне. Что еще могло быть?
Ответ пришел через считаные секунды; столько времени понадобилось Казусу, чтобы разобраться в своих ощущениях. Нет, не сон и не звук, но сильный сигнал, пришедший из недреманного подсознания и означавший давно привычное: «Тревога! Ты не один!»
Остатки сна словно выдуло сильным ветром. Сигнал был принят и расшифрован; наступило время действия.
Лен Казус начал со сканирования, после мгновенного колебания, вызванного промелькнувшим страхом: а сохранилась ли у него эта способность после ранения? Боязнь заставила его настраиваться медленнее обычного; однако никаких сбоев не возникло, все осталось в прежнем порядке. Облегченно вздохнув, он установил мысленно нужный радиус восприятия – почти минимальный, потому что на большее могло и не хватить энергии. Сейчас вызнаватель, как ни крути, был далек от нормальной формы, не говоря уже об оптимальном рабочем состоянии. Но большого радиуса и не потребовалось: в очерченный им круг входил и весь этот дом, и крыльцо с площадкой перед входной дверью, то есть нынешнее жизненное пространство Лена Казуса; с остальным можно было и повременить. В спальне не обнаружилось ни одной чужой мысли, были только отражения его собственных; нет мыслей – значит, нет и мыслящих существ, источников опасности, никто не прижимается к стенке в темном углу, готовясь к атаке. Хорошо. Чуть прибавили. Сканируем, медленно поворачиваясь вокруг собственной оси, работаем как обычный локатор. Коридор: чисто. Гостиная: то же самое. Спальни: чисто, чисто и еще раз чисто. Утешительно, да не совсем: никого нет здесь – значит, неожиданно возникший некто затаился где-то в другом месте. Никого – в ванных; на кухне; в каминной – пусто. В музыкальной – той, где и произошло убийство – то же самое. В кабинете…
В кабинете – тоже никого, и все же что-то там было не так. В цепкой памяти Казуса надежно сохранялся план этого дома, и на этом плане кабинет выглядел комнатой тупиковой, с одной только дверью, выходившей в каминную. А сейчас получалось, что там вдруг открылся еще какой-то выход, неизвестно куда. И именно где-то там и наблюдалась работа чьего-то сознания, уловимая достаточно четко. Вот и найден источник тревоги.
Лен сосредоточился на восприятии. Черт, это оказалось интересно. Даже очень. Ничего такого нельзя было и ожидать. Что же получается? Все гипотезы и версии становятся с ног на голову? Повезло. Крупно повезло. Хотя, может быть, и не везением это было, а просто подсознание, предполагая что-то подобное, оттого и погнало его именно сюда?
Но это сейчас не важно. Главное – решить: что предпринять? Возникает несколько вариантов, один заманчивее другого – или, может быть, глупее? Выбрать надо немедленно: обстановка может измениться в любую секунду.
Лен Казус осторожно вышел из спальни и двинулся в сторону кабинета, стараясь ступать как можно бесшумнее.
4
– Ну, вот, – сказал Смирс. – Теперь убедились?
Зора ответила не сразу. Не менее минуты потребовалось ей, чтобы прийти в себя. Нет, она, конечно, заранее представляла себе, как может выглядеть дело по ее обвинению. Однако фантазия оказалась слишком бедной по сравнению с действительностью. Можно было только удивляться тому, откуда вдруг взялось столько свидетелей, в таких подробностях знавших обо всех ссорах, несогласиях и даже драках между нею и покойным Риком (никогда не возникавших), о тех неизвестных мужчинах (о которых она и не слышала никогда), что, оказывается, посещали ее всякий раз, когда дела вынуждали Нагора отлучаться из дому более чем на пару часов, о…
– Но ведь тут нет ни слова правды, – попыталась она возразить.
– Правда всегда у большинства, – ответил Смирс. – А у вас нет вообще ни одного свидетеля, и кто бы ни взял на себя вашу защиту – ему не на чем будет основать ее. Ваше дело заранее проиграно, поверьте моему опыту.
– Что же теперь будет? – спросила она, впервые по-настоящему растерявшись.
Смирс словно ожидал именно такого вопроса.
– А будет то, – сказал он уверенно, – что обвинение станет требовать смертного приговора, мотивируя это особо жестоким способом убийства, не характерным для женщины, и представляя вас как человека, крайне опасного для общества. Хотя лично я, откровенно говоря, построил бы это дело иначе: не говорил бы о каких-то раздорах между вами, напротив – подчеркивал мир и согласие. Тогда преступление становилось бы совершенно беспричинным, безмотивным, вы выглядели бы, как человек непредсказуемый и оттого еще более опасный для окружающих. Вам не кажется, что это смотрелось бы намного убедительнее?
Зора лишь мотнула головой: не в том она была состоянии, чтобы даже возмутиться его хладнокровной жестокостью.
– Но ведь суд разберется? – Судя по нерешительной интонации, она в это и сама не очень верила.
Смирс лишь усмехнулся:
– На вашем месте я бы на это не очень рассчитывал. Дело сшито профессионально, над ним работали хорошие специалисты.
(Смирс и в самом деле считал себя хорошим специалистом. Да, в общем, таким и был.)
– Но зачем? За что? Что я такого сделала, кому помешала?
– По-моему, я вам уже объяснил: дело об убийстве нужно закрыть, а для этого следует осудить убийцу. Но тому, кто действительно убил, и тем, кто его, возможно, нанял, вовсе не нужно, чтобы вскрылась действительная картина происшедшего: возможно, оно связано с делами, которым надлежит остаться секретными. Вы никому ничего не сделали, я вам верю; но тут – ничего личного, просто так сложилась обстановка.
– Что же мне делать? Вы, я чувствую, хороший человек, вы не желаете мне зла, верно? Так помогите мне!
– Ни малейшего зла, вы правы. И мне искренне жаль вас. Скажу даже больше: вы мне нравитесь. Но я ведь не обвинитель и тем более не судья. Я маленький человек в системе и должен выполнять то, что мне приказывают. Так я и поступаю. Как же я мог бы помочь вам?
– Но ведь получается так, что вы своими руками отправляете меня на смерть! При том, что я ни в чем не виновата…
– Знаете, служба вроде моей, к сожалению, притупляет чувства, заставляет привыкнуть очень ко многому. Мы все становимся если не жестокими, то во всяком случае достаточно равнодушными к чужим трагедиям.
– Смирс, послушайте… Если бы я осталась жива, я бы нашла способы очень хорошо отблагодарить вас за помощь. Вы не пожалели бы об этом.
Смирс едва заметно улыбнулся:
– Я понимаю, что вы имеете в виду. И наверняка не устоял бы, если бы… Но и тут мне придется разочаровать вас: к женским чарам я равнодушен. Честное слово, сейчас я об этом жалею, но что поделаешь!
Странно, однако, именно эти слова Смирса воскресили надежду. Потому что Зора почувствовала: врет. Уж это она издавна определяла точно: отношение к себе любого мужчины. Даже если в глазах его не возникало того выражения, какое сейчас она увидела во взгляде вызнавателя. Она усмехнулась:
