который запечатлелся в моей душе; черты его останутся во мне до тех пор, пока сама я не превращусь в горстку праха. Я полюбила тебя вовсе не за привлекательную наружность, не за ласковое обращение, не за приятные речи, словом, не за все то, за что, как говорят, любят женщины, — я полюбила тебя потому, что ты был для меня первым и единственным связующим звеном между миром людей и моим сердцем, существом, которое познакомило меня с удивительным инструментом, заключенным где-то внутри меня самой, который оставался нетронутым и неведомым мне; струны его до тех пор, пока они еще будут звучать, послушны одному тому, кто впервые исторг из них звуки, и никому другому; потому что образ твой связан в моем воображении со всем величием природы, потому что твой голос, когда я впервые его услыхала, доносился до меня вместе с рокотом океана и музыкой звезд. И ныне еще его звучание воскрешает во мне неизъяснимую благословенную прелесть картин природы, среди которой я впервые его услыхала, и ныне я внимаю ему, как изгнанник, который слышит музыку родных краев на далекой чужбине; потому что в образе этом для меня соединилось все — природа и чувство, воспоминание и надежда, и среди того света, которым была озарена моя прошлая жизнь, и того мрака, в который погрузилась нынешняя, есть только одно существо, чья подлинность и чья сила остаются, проходя сквозь свет и сквозь тень. Я похожа на путника, который проехал много стран и ищет в них только одного — солнца, которое все равно изливает свой свет, сияет ли оно ярко или затянуто тучами. Я полюбила один раз — и навсегда!

И, задрожав при этих словах, она добавила с целомудрием и девической гордостью, которые всегда дополняют друг друга и чей союз означает для сердца и плен, и свободу от плена:

— Чувствами, которые я доверила тебе, можно злоупотребить, но охладить их никто не может.

— И это твои настоящие чувства? — спросил Мельмот, после долгого молчания, во время которого он то и дело срывался с места и принимался ходить взад и вперед, как человек, которого одолевают неотвязные и тягостные мысли.

— Настоящие! — воскликнула Исидора, и щеки ее зарделись вспыхнувшим вдруг румянцем. — Настоящие! Да разве я способна сказать что-то ненастоящее? Разве я могу так скоро позабыть мою прежнюю жизнь?

Мельмот поднял голову и еще раз на нее посмотрел.

— Если ты так решила, если чувства твои действительно таковы…

— Да, да!.. — воскликнула Исидора; отдернув протянутые к нему руки, она закрыла ими свои воспаленные глаза; он увидел, как меж тонкими пальцами проступили слезы.

— Тогда подумай о том, что тебя ожидает! — сказал Мельмот медленно и произнося каждое слово с трудом и как будто даже с известным сочувствием к своей жертве, — союз с человеком, которого ты не можешь полюбить, или же непрестанная вражда, тягостное, изнурительное, можно сказать даже гибельное для тебя преследование твоей семьи! Подумай о днях, что…

— О не заставляй меня о них думать! — вскричала Исидора, в отчаянии заламывая руки, — скажи мне… скажи мне, что можно сделать, чтобы вырваться из этого плена!

— По правде говоря, — ответил Мельмот, нахмурив брови так, что на лбу его залегли глубокие складки и невозможно было определить, какое выражение преобладало в эту минуту на его сосредоточенном лице, была то ирония или глубокое искреннее чувство, — не вижу для тебя другого выхода, как стать моей женой.

— Стать твоей женой! — воскликнула Исидора, отходя от окна. — Стать твоей женой! — и она закрыла руками лицо. И в эту минуту, когда до ее заветной надежды, до той ниточки, на которой держалась вся ее жизнь, можно было уже дотянуться рукой, ей стало вдруг страшно к ней прикоснуться. — Выйти за тебя замуж — да разве это возможно?

— Все возможно для тех, кто любит, — ответил Мельмот со своей сардонической усмешкой, которую теперь скрывала ночная мгла.

— И ты обвенчаешься со мной так, как того требует вера, которую я исповедую?

— Ну да! Эта или какая другая!

— О не говори такие странные вещи! Не говори мне «Ну да!» таким страшным голосом! Скажи, ты женишься на мне так, как подобает жениться на христианской девушке? Ты будешь меня любить так, как положено любить жену у христиан? Прежняя моя жизнь была как сон, но теперь я проснулась. Если я соединю свою судьбу с твоей, если я оставлю семью, родину, если…

— Если ты все это сделаешь, то что же ты потеряешь? Твоя семья терзает тебя и лишает тебя свободы, соотечественники твои будут кричать от радости, когда увидят тебя на костре, потому что у них есть подозрение, что ты еретичка, Исидора. А что касается остального…

— Господи! — вскричала несчастная жертва, заломив руки и устремляя взгляд ввысь, — господи, помоги мне, не дай мне погибнуть!

— Если я вынужден находиться здесь только для того, чтобы быть свидетелем твоего благочестия, — сказал Мельмот мрачно и сурово, — долго мне здесь быть не придется.

— Нет, ты не можешь оставить меня одну в эту тяжелую минуту бороться со страхом! Как же я смогу бежать отсюда, если даже…

— Тем же самым способом, каким я проникаю сквозь эти стены и ухожу отсюда, и меня никто не видит. Так сможешь бежать отсюда и ты. Если в тебе есть решимость, тебе это не будет стоить больших усилий, если есть любовь, то — вообще никаких. Говори, приходить мне сюда завтра ночью в этот же час, чтобы помочь тебе обрести свободу и… — он хотел добавить «спасение», но голос его дрогнул.

— Завтра ночью, — после долгого молчания и едва внятно прошептала Исидора.

Она закрыла окно, и Мельмот тихо удалился.