Ларри Кинг глубоко вздохнул. Приговоренный к потенциальной смерти спрашивал о шансах выжить на электрическом стуле.
— Значит, вы должны попасть в него на достаточно большом расстоянии, чтобы это не угрожало планете?
Кампер отпил воды и кивнул.
— Проще говоря, наша цель не уничтожить его, а отогнать.
— И вы думаете, что за шесть дней вы успеете организовать запуск ракеты?
— Скорость одной ICBM в земной атмосфере — восемнадцать тысяч километров в час. На высокой параболической орбите, как только ракета достигнет отрыва, скорость станет, разумеется, больше. По нашим подсчетам, она должна долететь до АПО-62 меньше чем за три часа… При условии, что цель не изменит свою траекторию, — добавил Кампер с фаталистической улыбкой.
— А вы не можете запустить две ракеты? — спросил Ларри Кинг.
— При возможном скачке цели на тысячу или две тысячи километров от двух ракет, даже трех, четырех или десяти проку будет не больше, чем от одной, — ответил Кампер, улыбаясь…
Поведение землян было, наверное, беспримерным.
Можно было опасаться возмущений — ничего подобного не произошло. Сведения счетов — ничуть не больше. Приступов бреда, индивидуальных или коллективных, — они поразили только тех, кто не осознал ситуацию, поскольку бред — это чаще всего экзальтация собственного «я» в театре воображения. Для огромного большинства людей угроза окончательной отмены будущего стала философским уроком: многие люди, обычно угрюмые, вдруг начали смеяться и шутить.
В Париже администрация Эйфелевой башни с превеликим трудом выдворила одного англичанина, который хотел разбить лагерь на третьем этаже в ожидании катастрофы, чтобы взглянуть на нее свысока.
В Вашингтоне конгрессмены, собравшиеся для обсуждения бюджета, продолжили окопную войну, которой предавались уже три-четыре десятилетия. Но двадцатого июня и республиканцы, и демократы оказались не способны ни внести малейшую поправку, ни завязать малейшую интригу. После часа всеобщего молчания представитель большинства объявил замогильным голосом, что прения переносятся на более спокойное время, буде таковое настанет.
В Буэнос-Айресе многочисленные портеньос расположились на кладбищах, чтобы оказаться поближе к своим усопшим близким в финальный момент.
Поскольку уже никто не имел большой охоты к детективным фильмам, низостям реалити-шоу, порносентиментальным телесериалам и фантастическим историям о роботах в пору течки, интервью с астрономом показали телеканалы всего мира.
В девять часов утра двадцатого июня одним из немногих зрителей, видевших передачу ночью (из-за шестичасовой разницы аудитория свелась лишь к нескольким мятущимся и томимым бессонницей душам), оказался Иоанн XXIV.
«Фелипе, тебе придется решать».
Зачем он взвалил ему на плечи столь непомерное бремя?
Одиннадцать человек окружали его в гостиной личных папских покоев.
Что решать? Наказание — да; уничтожение — нет. Но астероид не насылают в рассрочку. Не является ли страх сам по себе достаточно большим наказанием?
Быть может, человечеству пришла пора. По крайней мере то, что некогда понимали под этим. Разве недостаточно красноречив тот факт, что оно больше не порождает Моцартов, да Винчи, Данте? Если дать ему выжить, то не скатится ли оно в бездну меркантилизма?
Фелипе покачал головой, словно отвечал внутренним голосам. Нет, он не позволил бы уничтожить ни Содом, ни Гоморру — и все же…
Нет, он не даст уничтожить планету, которую посетил Иисус. И искупил.
Одиннадцать пар глаз неотрывно смотрели на него. Взгляд его личного секретаря был настойчивее других. Иоанн XXIV повернулся к нему.
— Иоаким, пожалуйста, позвоните от моего имени Повелителю правоверных и предупредите переводчика.
Кардиналы затаили дыхание. Римский наместник назвал главу мусульман Повелителем правоверных. Несколько мгновений спустя Иоаким принес телефон и протянул его понтифику, который мерил шагами гостиную.
— Повелитель, я не осмеливаюсь желать вам доброго дня, потому что вы, наверное, тоже потрясены.
Иоанн XXIV кивал головой, слушая ответ, похоже довольно длинный.
— Повелитель, я хочу воззвать к руководителям западных стран и просить их спасти наших людей. Я хочу попросить вас сделать то же самое для ваших единоверцев.
Шагая, он отдалился от кардиналов, и те не услышали продолжения разговора. Не слышали они также обращения к Патриарху Московскому. Ни к главам протестантских церквей. Ни к главному раввину в Иерусалиме. Ни к далай-ламе. Они не осмелились задавать вопросы, когда понтифик, наместник святого Петра, хотя в действительности Иакова Старшего,[91] брата Иисусова, вернулся и сел на свое место.
44
Двадцать первого июня в девять часов одиннадцать минут по пекинскому времени челюсть товарища Чэн Чоу, первого министра Китая, отвисла. А брови поползли вверх, словно его лицо испытало действие неких противоборствующих сил. Он увидел на экране своего телефона патетическое лицо далай-ламы. Одновременно изображение проецировалось на экран в конференц-зале, где заседали министры вокруг обычного длинного стола.
Все физиономии выразили недоверие: чтобы Чэн Чоу согласился на разговор с далай-ламой, своим заклятым врагом по «несуществующему» тибетскому вопросу, — такое было неслыханно. Но обстоятельства могли это объяснить. Предмет этого чрезвычайного совещания был на самом деле прост. Китай в последнее время донимали мольбы премьер-министров Японии, Малайзии, Сингапура, Индонезии, Камбоджи и короля Таиланда. Правительство страны было вконец раздражено увертками Запада, бесконечно взвешивавшего свои невысказанные «за» и «против», в то время как для судьбы планеты каждая минута была на счету. В конце концов Китай тоже решил запустить ICBM с ядерной боеголовкой навстречу гнусному демону космоса — АПО-62.
Маленькая загвоздка: астероид еще раз изменил свою траекторию несколько часов назад. И отклонился примерно на тысячу пятьсот километров от своей первоначальной орбиты. А руководитель китайской космической программы, вторя своим коллегам из остального мира, еще раз напомнил о ненадежности теплоулавливающих датчиков для предусматриваемой задачи: никто не мог гарантировать, что они точно направят земную ракету к космическому дракону.
Вот тут-то и зазвонил телефон.
Товарищ первый министр Чэн Чоу не проронил ни слова с самого начала разговора.
— Так вы говорите, это идея Папы Римского? — спросил он наконец.
— Да.
Первый министр вопросительно взглянул на руководителя космической программы, товарища Цуй Шипи. Тот округлил глаза — настоящий подвиг.
— Очень хорошо, я переговорю с руководителем нашей космической программы.
— Каждая минута дорога, господин первый министр.
— Я знаю.
Разговор закончился. Экран погас. Первый министр обратился к ученому мужу:
— Ваше мнение, товарищ Цуй Шици?
