единственный человек, которого все рассматривали с любопытством. Верный Энтони Баскин, поставив на маленький столик два термоса с горячим кофе, расставлял стулья.

Присутствующие с шести часов утра телевизионные команды ругались, что приходится работать в такой грязище, и настраивали свои камеры, наводя фокус на начальника секретариата.

Было предусмотрено, что вице-президент останется в Вашингтоне. Министр внутренних дел и его заместитель тоже будут держаться в стороне от сборища, на полевом КП, установленном по этому случаю. Так решил Уэсли, чтобы подчеркнуть символичность события.

«А поскольку мы, возможно, искушаем какого-нибудь нервного стрелка, — добавил он в беседе с Лакетом, — то вы, по крайней мере, будете защищены от шальной пули».

Действительно, все сознавали риск вероятного покушения, и Лонгпеппер добился от ЦРУ, чтобы оттуда прислали снайперов — держать толпу под прицелом.

Благочестивые предосторожности.

В 8.40 людское море заколыхалось: президент Уэсли с супругой и Человек из веба прибыли под вооруженной охраной. Президентская чета была тепло одета. На Человеке же из веба оставалась прежняя одежда, в которой его уже видели: подбитая мольтоном куртка и свитер с высоким воротом. Протянулись руки, чтобы коснуться его. Он обращался лицом к каждому, кто искал физического контакта с ним, и улыбался. Были сделаны сотни тысяч фотоснимков.

Ему протянули новорожденного, явно больного, почти невидимого из-за пеленок, защищавших от холода крохотную, хрупкую жизнь. Он остановился и взял младенца на руки. Люди закричали. Он раскутал ему головку и погладил, потом поднес ребенка к лицу и что-то ему сказал. Младенец какое-то время оставался неподвижным. Потом улыбнулся и засучил ручками, вызвав у родителей рыдания благодарности.

— Теперь с ним все будет хорошо, — сказал Человек из веба.

Ликующие крики стали оглушительными.

Он продолжил свой путь, идя вслед за президентской четой, и достиг помоста. Ему поставили отдельное кресло, впереди, перед рядами камер и микрофонов, соединенных с громкоговорителями в радиусе до километра, или с передвижными студиями. Но он не сел.

Он поднял руку.

Наступила тишина, нарушаемая только гудением двух вертолетов, круживших над полем. К 9.15 там собралось около полумиллиона человек.

— Братья, сестры… — начал Эммануил.

Его голос раскатился над равниной. Несмотря на эхо перекрывавших друг друга громкоговорителей, он был слышен вполне отчетливо.

— …мой приход переполошил вас больше, чем я предполагал. Но успокойтесь, он не предвещает конец света. Я всего лишь пастырь, пришедший собрать заблудших овец. Я здесь по воле Всевышнего. Ваша страна играет в опасную игру, ведущую ее к пропасти, а вы этого даже не сознаете. На вас лежала задача просвещать, питать и утешать, ибо таков долг сильных. Но вы стали упиваться собственным могуществом. И оно стало угрожающим. Вы передразниваете Создателя, ибо хотите, чтобы весь мир стал похож на вас. Вы уподобились торговцам, которые хотят прибрать к своим рукам Храм Божий. Вы хотите присвоить себе этот мир — сад Господень. Вы повсюду распространяете свои товары, чаще всего бесполезные, даже те, которые считаете себя обязанными покупать, лишь бы потешить свое тщеславие. Поступая таким образом, вы только опустошаете недра этой планеты, вы откармливаете Левиафана, который стал вашим полновластным хозяином и все вокруг оскверняет своим зловонным дыханием.

Он сделал паузу. Царило полное молчание.

— Некогда вы восстали против народов, которые провозгласили, что Бога нет. Вы называли их материалистами. И вы ликовали, когда стены их Вавилона рухнули. Но вы сами стали хуже их. С утра и до вечера вы почитаете лишь новоявленного мамону — деньги, потому что вам кажется, будто они обеспечат вам могущество. Вы лицемерно прикрываетесь именем древней добродетели — экономии, но каждый знает, как все обстоит на самом деле. Вы сами — новоявленные материалисты, и Всевышний уже не слушает ваши молитвы, которые вы якобы обращаете к Нему по воскресеньям. Он знает, что они уже не акт веры, но пародия, предназначенная успокоить остатки вашей совести.

Он опять сделал паузу.

Раздался выстрел.

Энн-Френсис Уэсли вскрикнула. Ее супруг стал испуганно озираться. Толпа взволнованно зашумела. Человек наклонился и поднял винтовочную пулю, валявшуюся у его ног. Осмотрел. Шум толпы стал оглушительным. Десять человек из национальной гвардии бросились к подозрительному автофургону, затесавшемуся среди машин радио и телевидения.

Прозвучал еще один выстрел. Потом третий.

Как и первая, обе пули упали к ногам мертвенно-бледной президентской четы. Командир национальных гвардейцев подошел к президенту и попросил укрыться в безопасном месте. Но тот отказался. Несмотря на риск, он даже встал и обратился к толпе.

— Убийцы покушаются на тех, кто бросил им вызов, — объявил он. — Я не побегу перед этими трусами и подонками!

Громкоговорители эхом повторили его слова, которые вскоре разнеслись по всей планете. В Исламабаде было около 20.30, когда президент Пакистана, Повелитель правоверных, наблюдал сцену со своими министрами. Все узнали наби Эманаллу.

— Велик Господь. Чудны и непостижимы пути Его, — сказал он. — Наби отправился цивилизовать американцев.

— Они говорят, что это Иисус, — заметил министр по религиозным делам.

— Но разве сам пророк не называл его пророком? И вот тому доказательство: пули причиняют ему не больше вреда, чем кинжалы нечестивцев!