Через несколько дней из Севастополя по направлению к тому месту, где были развалины храма, в котором жрицей была Ифигения, ехал всадник рядом с амазонкой.

В высоком белокуром всаднике можно было узнать барона фон Вульфа. Красивая посадка, уменье обращаться с лошадью и беспечный вид, с которым он управлял горячим скакуном, сразу изобличали в нем хорошего кавалериста. В амазонке, красиво перетянутой черным кушаком, и с розой на пышной груди также нетрудно, было узнать молоденькую генеральшу Ляпунову.

Она весело болтала о последних событиях, которыми был взволнован весь полуостров и весь юг России: о посещении Крыма и Севастополя императрицей в сопровождении австрийского императора Иосифа II, скрывавшего, ради этикетных мелочей, свой императорский сан под инкогнито графа Фалькенштейна, и с блестящей свитой, состоявшей из посланников, министров и придворной знати. Ляпунова была полненькая брюнетка, с большими черными глазами и смуглой, немножко цыгановатого цвета кожей кругленького личика, с крупными, как у египетских сфинксов, губами и несколько вздернутым носиком. Черная коса, полуприкрытая полями шляпки, отливала вороновым крылом.

— Мамонова, говорят, она не отпускает от себя ни на шаг, — болтала молоденькая генеральша, играя хлыстиком.

— Да, к одному Потемкину, кажется, неизменны, потому что он нужен и умней их всех… А вот мы и приехали к тому месту, где вы…

— Не я, а вы! — засмеялась генеральша.

— Что я? — улыбнулся фон Вульф.

— Где вы показали себя героем.

— Помилуйте! Какое это геройство! А хотите, сударыня, удовлетворить ваше любопытство? — спросил фон Вульф.

— Какое любопытство? — спросила амазонка.

— Да взглянуть на молоденьких чаек? Слышите, как они опять кричат? Хотите?

— Ай, нет! Нет! Будет и одного разу.

— Я их покажу вам.

— Как покажете, барон?

— Достану из гнезда.

— Ах, нет, нет! Ни за что! Я умру со страху.

— Помилуйте, Марья Дмитриевна, это совсем не опасно.

Они остановились поодаль от обрыва. Фон Вульф сошел с седла и помог спрыгнуть на землю своей хорошенькой спутнице.

— Ах, как я рада! Мы здесь посидим, поглядим на море, помечтаем… Я так люблю мечтать, — болтала она.

— О чем же вы мечтаете?

— Ах, да разве можно все припомнить!.. Вы говорили, что здесь когда-то был храм Дианы; где же это место?

— Да вот тут, где мы стоим.

— Так тут была жрицей Ифигения?

— Да, ученые утверждают, что тут именно.

Амазонка рассмеялась.

— Чему вы смеетесь? — спросил фон Вульф.

— Так… Мне пришло в голову… Ведь Ифигения любила купаться в море.

— Полагаю, что любила: ведь она была гречанка, а для грека море его стихия.

— Как же она тут сходила к морю, с такой крутизны, разве это можно?

— Значит, она была только храбрее вас, — улыбнулся фон Вульф.

— А может быть, у нее был свой барон, какой-нибудь Ахиллес, который помогал ей взбираться сюда по скалам, — засмеялась амазонка.

Вульф отвел лошадей в сторону, и так как привязать их было не к чему, то он к концам поводьев привалил по тяжелому камню и, возвратившись к своей спутнице, сказал:

— Ну, теперь я готов удовлетворить ваше любопытство, — и смело стал спускаться по обрыву.

— Ай-ай! Куда вы, барон? — испуганно воскликнула Ляпунова.

— К Ифигении, сударыня, — отвечал тот, продолжая спускаться.

— Ах, Боже мой! Что вы делаете? Вернитесь, вернитесь!

Но фон Вульф спускался все ниже. У одного выступе он повернул несколько вправо и стал взбираться на отдельно выдавшийся утес с уступами. Ляпунова с испугом следила за его движениями; она даже побледнела.

— Ради Бога, барон! — умоляла она. — Не рискуйте вашей жизнью!

— Моя жизнь пустая, не стоит о ней жалеть, — отвечал тот, продолжая карабкаться.

— Но ваша жизнь… понимаете… я…

Она не договорила. Фон Вульф был уже на верхушке скалы. С отчаянным криком чайки кружились над ним; чуть-чуть не задевая крыльями его головы.

— Нашел! Нашел! — кричал он оттуда.

— Что нашли?

— Гнездо молодых чаек… Ах, какие они смешные.

Он вынул из кармана платок, положил в него одного птенца, привязал концы платка к пуговице камзола и стал спускаться с утеса. Чайки продолжали метаться над ним и кричать. Сойдя с отдельного утеса, он стал подниматься вверх, к тому месту, где все еще в страхе ожидала егф Ляпунова.

— Как вам не стыдно! Как вам не грех пугать меня! — укоряла она.

Но он скоро взобрался на вершину.

— Вот она, извольте любоваться Ифигенией.

И, отцепив от камзола платок, он положил его около Ляпуновой и расправил. Испуганная чайка, еще не оперившаяся, сидела неподвижно, сжавшись в комочек.

— Ах, бедненькая! Да какая она жалкая… И зачем вы ее отняли у матери?

— Чтоб вам показать.

— Но мне ее жаль, барон.

— Я ее опять отнесу в гнездо.

— Ах, нет, нет! Мне страшно за вас.

— Да вы же видели, как я легко взобрался туда.

— А все же мне страшно.

Она была взволнованна. Лицо горело. Вульф, ничего не замечая, снова свернул платок вместе с чайкой, привесил его к пуговице и стал спускаться.

Он скоро опять воротился наверх. Утомленный двукратным подъемом, он тяжело дышал и опустился на землю около своей спутницы, которая полулежала и любовалась расстилавшеюся перед нею морскою далью.