это произойдет. Он встал и тихо пошел к двери.

Когда пробирался за стулом Акселя, тот ухватил его за рукав:

— Саймон!

— Да? — Саймон вздрогнул.

— Я считаю, что ты сегодня вел себя очень храбро, мой дорогой. — Сквозь ткань пиджака Саймон почувствовал теплоту руки Акселя. Теперь у нас все будет хорошо, подумал он.

Обернувшись, Аксель взглянул на Саймона. Над его головой Саймон увидел сияющее лицо Джулиуса. Это лицо властно притянуло к себе взгляд Саймона, и, прежде чем он повернулся к двери, Джулиус выразительно подмигнул ему.

Саймон доплелся до кухни. Ну и свинья же я! — подумал он. Сел, положил голову на руки и заплакал.

В те самые секунды, когда часы на Биг-Бене били десять, Руперт Фостер вошел в свой кабинет в Уайтхолле. Время его появления всегда колебалось не более чем в пределах одной-двух минут. Большое, прямоугольной формы окно выходило в Сент-Джеймский парк, пышно одетый сейчас июльской листвой. Бледно-голубое изогнутое озеро казалось под ясным небом эмалевым. Дворец едва виднелся за деревьями, словно усадебный дом где-нибудь далеко, в глуши.

Удовлетворенно вздохнув, он выложил на стол свой номер «Таймс». Кроссворд, который он разгадывал в вагоне, был решен почти полностью. Когда-нибудь он поставит рекорд — решит все до конца. Кабинет выглядел по-деловому, но приятно. Некоторые из коллег Руперта ставили у себя безделушки, развешивали цветные семейные фото и даже разводили цветы. Руперт не одобрял этого и ограничился тем, что оживил белые стены серией купленных на распродаже архитектурных эскизов восемнадцатого века. Казенная мебель в комнате была не слишком уродливой, ковер — пушистым, письменный стол — внушительным. На нем аккуратными стопками разложены бумаги. Аккуратные стопки бумаги успокаивают. Роль пресспапье играли отшлифованные морем камни, которые супруги Фостер привозили с берегов рек и морских побережий всех стран Европы.

Открыв окно, Руперт облокотился о подоконник и выглянул в парк. Он был из тех, кто, пожалуй, не любил отпусков и, пожалуй, предпочел бы и вовсе без них обходиться. Куда милее были будни с их ощущением привычного ритма жизни, чья физическая пульсация свидетельствует о неизменности его благополучия. Работа ему нравилась, и он знал, что делает ее хорошо. Не торопился, но успевал всегда в срок. Путешествовал, в общем-то, чтобы доставить удовольствие семье. И коттедж в Пемборшире тоже был для жены. Недельку-другую Хильде ужасно нравилось скоблить деревянные столы, сушить вымокшую одежду и добывать провизию. Подсмеиваясь, Руперт часто говорил ей, что у нее синдром Робинзона Крузо.

В последние дни Руперт все время просыпался с ощущением, что случилось что-то хорошее, и сразу же вспоминал: Питер решил вернуться в октябре в Кембридж. Стремление отторгнуть общество, к счастью, было недолговечным. Сестра Хильды сумела преодолеть его, завоевав любовь мальчика и добившись его послушания. Питер даже два раза заходил домой и подолгу беседовал с Хильдой. Правда, выбирал те часы, когда отец отсутствует. Но враждебность, которую сын проявлял к нему, не слишком беспокоила Руперта. Эта фаза пройдет. Он помнил, что пережил что-то подобное по отношению к своему отцу, хотя, в целом, они и были в прекрасных отношениях. Их, правда, объединяла забота о младшем брате Саймоне, необходимость в которой еще усилилась после смерти матери.

Как важны чистые привязанности и иметь кого-то, о ком нужно позаботиться. Для него это был Саймон. А позже Хильда, Питер. Теперь к ним прибавилась Морган. Милейшая свояченица, безусловно, нуждалась в заботе. Ее жизнь складывалась непросто. Без конца обсуждая это с Хильдой, он с теплотой и озабоченностью думал о происходящем. Морган ушла от мужа, чтобы жить с Джулиусом Кингом. А теперь ушла и от Джулиуса. Или все-таки Джулиус ушел от нее? Никто так в этом и не разобрался. Хильда с недавних пор заявляет, что Морган вернется в конце концов домой, к Таллису Броуну. «Она его любит. Она за ним замужем. Это ее судьба». Хильда отнюдь не всегда так считала. Руперт не понимал, почему она так уверилась в этом сейчас. Хильда всегда готова была встать на сторону сестры, и Руперт подозревал, что новая точка зрения была результатом ее растущей враждебности к Джулиусу. Руперт отлично понимал, почему Джулиус так часто вызывает неприязнь, в особенности неприязнь женщин, если они, конечно, не были влюблены в него. Обычная прямота Джулиуса бывала оскорбительна. Он никогда не вносил в свою речь ту крошечную толику притворства, которую обычно полагают неизбежной для нормального общения.

Руперту не казалось, что свояченица вернется к мужу. С его точки зрения, Морган переживала тяжелый личностный кризис. Ей нравилось играть роль независимой и свободной женщины, но на деле она всегда оставалась за чьей-то спиной. Выросла под сенью Хильдиной опеки. Будучи гораздо способнее сестры, всегда подчинялась более простой, мягкой, цельной натуре Хильды и черпала в ней утешение. Школьные занятия и университет поглотили неуемную юношескую энергию Морган. Тогда же проскользнуло несколько эпизодических романов. «Все эти мужчины просто не стоят ее!» — жаловалась Хильда Руперту. И в самом деле, неглубокий человек не мог бы подойти Морган. А потом началось то, что Хильда называла «Таллис-фантазия. Жизнь Морган где-то в хрониках Мэлори». Руперту Таллис отнюдь не казался Рыцарем круглого стола. Но отчетливо видел, что бедного парня очень неплохо было бы отмыть. «Морган кажется, что, став женой Таллиса, она сумеет сочетать брак с забвением земного. В душе этой девочки прячется фанатичная монахиня». Руперт не понимал, что это значит.

Все эти события, думал Руперт, основательно задержали взросление Морган. И оно совершается сейчас. Ей нужно разобраться и в себе, и в окружающей ее жизни. Не представляю себе ее возвращения к Таллису. Но и возможностей продолжения связи с Джулиусом не вижу. Джулиус не принес ей вреда. Он встряхнул ее, может быть, выступил ее учителем. Но он не из тех, кто женится. Ему нужно периодически сбрасывать старую кожу. Какое-то время Морган придется побыть одной. Ее разрывают страсти, ей, вероятно, придется страдать и вынести страдания, о которых она пока не догадывается. Сейчас ей все еще хочется прятаться от проблем. Пытаться избежать встречи с самой собой.

Он вспомнил ее такой, какой видел в последний раз. В кухне на Прайори-гроув она помогала Хильде возиться с розами. Скакала вокруг нее в своих облегающих розоватых брюках и голубом хлопчатобумажном свитере, строила забавные рожицы, разбрасывала цветы, сыпала бело-розовые лепестки себе на голову, брала их в рот, совала Хильде за шиворот, вскрикивала, уколовшись, смеялась… А Хильда — улыбающаяся, спокойная, полноватая, с платком, повязанным на седеющих волосах, и в огромном мясницком фартуке поверх платья — продолжала спокойно отщипывать листья и составлять букеты, делая вид, что не замечает всех этих прыжков и криков. Со стороны ее можно было принять за мать Морган.

Ей нужно перестать отворачиваться от жизни, подумал он, чувствуя искреннюю озабоченность судьбой свояченицы. Я должен наставить ее, насколько могу, помочь. Нужно, чтобы она наконец разглядела свой путь.

Естественно и привычно мысль Руперта перекинулась к его теперь уже почти законченной книге на темы морали, и он снова задумался, в состоянии ли она помочь тем, кто, подобно Морган, потерял свое направление в жизни. Сумеют ли написанные им слова принести утешение, предостеречь от неправильного решения, укрепить в правильном? На этот вопрос он не знал ответа. Руперт не мнил себя крупным философом. Он был наделен здравым смыслом, накопил опыт и неплохо владел пером. Таких людей множество. На их фоне Руперт, как он считал, обладал дополнительно только одним: уверенностью в моральных ориентирах и смелостью говорить о них. Он знал разницу между добром и злом. Философы-