к глубинным формам общения. С ними страшно.

— Джулиус был таким.

— Да. И Таллис тоже. Почему мне не встретился кто-нибудь заурядный, обыкновенный?!

— Вроде меня.

— Не глупи, ты вовсе не заурядный. Скажи, а что делал Джулиус во время войны? Я спросила его однажды, но он не ответил.

— Я тоже не знаю.

— Наверное, работал на американцев и делал что-нибудь совершенно чудовищное. Какие-нибудь жуткие биологические разработки.

— Однажды он сказал: «Войну я провел в комфорте». Полагаю, речь шла об исследовательской работе.

— Уверена, это было что-то ужасное. Ничего, если я налью себе еще виски?

Морган встала и, чуть поигрывая стаканом, принялась, то к дело поднимаясь на цыпочки, расхаживать по комнате. Надумав выглянуть из окна, подтянула повыше раму. Руперт следил за ней глазами. Осознавал, что усталость привела его к отупению. Морган была, напротив, словно пронизана электричеством. Жаждала, чтобы ее расспрашивали, загоняли в тупик, ловили на противоречиях. Хотела действовать, находить нужные слова, откровенничать, спорить. Руперт стремился проявить быстроту ума, сострадание, точность, твердость, а вместо этого оказывался неуклюжим, вялым и так или иначе сентиментальным.

— Какая странная вещь эти летние сумерки, — сказала Морган. В комнате начинало уже темнеть. — Свет необыкновенно насыщен, но не подчеркивает, а смягчает формы. Ваш сад выглядит нереально. На глади бассейна причудливый синеватый блеск. Освещение будто специально для призраков. Кажется, что вот-вот… и все выглядит так, словно вдруг… Знаешь, Руперт, по-моему, Таллис нередко видел что-то такое, о чем он предпочитал молчать. Иногда это пугало.

— Но ведь, насколько я знаю, Таллис не слишком прикладывался к бутылке?

— Нет-нет, дело было совсем в другом. Кажется, будто от ваших роз идет какое-то свечение. А воздух становится все плотнее, и можно уже вдыхать темноту. О Руперт, Руперт, Руперт…

— Я понимаю, дорогая. И так хотел бы тебе помочь. Но, к сожалению, сегодня, в этом разговоре, я чурбан. Давай зажжем свет!

— Нет, никакого света. Ведь звучит голос моей вины. Скажи, что мне делать, Руперт? Необходимо покаяться, понести какое-то наказание? Как поступить, чтобы пропало ощущение себя обрывком грязной, скомканной газеты?

— Ты действительно хочешь обсуждать это, Морган?

— Не просто хочу — испытываю потребность. Мне нужна твоя помощь, Руперт. Она мне необходима.

— Я прав, полагая, что с Джулиусом покончено?

— Для краткости можно сказать, что да.

— Чувствуешь ли ты к Таллису что-то, похожее на любовь?

— Наверно, да. Мысли о нем неотвязно преследуют.

— А прежде ты его любила?

— Испытывала безмерную и роковую нежность. Он был таким удивительно трогательным… пока не начал раздражать.

— Допустим, кто-нибудь спросит: почему не попробовать вернуться к Таллису?

— Твоя манера говорить «допустим, кто-нибудь спросит А», вместо того чтобы просто назвать это А, умиляет. Думаю, она связана с философским образованием. Не знаю, Руперт. Возможно, я хочу просто избавиться от Таллиса, спастись. Господи! Если бы это действительно было так просто.

— Допустим, кто-нибудь… Ладно, пусть напрямую: как ты относишься к разводу?

— Ты прав, пытаясь воздействовать шоком.

— И все-таки: как ты к нему относишься?

— Все связанное с разводом уродливо, разрушительно и ужасно.

— Попробуй мыслить логично, Морган. Если ты правда хочешь избавиться от Таллиса — в чем я вообще-то не уверен, — надо быть честной и по отношению к нему. Не только твоя, но и его жизнь уходит. И в этой неопределенной ситуации он удивительно терпелив.

— Да, я хочу, хочу быть и честной, и справедливой. Но каким образом, Руперт, как?

— В конце концов, с помощью любви, моя хорошая. Любовь — потаенное имя всех добродетелей.

— Звучит очень красиво. Ты пишешь об этом в книге? Но как превратить оковы в любовь? Я больше не могу видеть Таллиса. Он камень у меня на шее. Боюсь, что любовь — в твоем понимании — для меня непосильна. Поставь другую цель. Что я могу попробовать такого, с чем, возможно, справлюсь?

— Спокойствие. Спокойствие ума — вещь очень важная. Расслабься и позволь себе уйти на глубину. Нырни в глубины духа и раствори в них свое строптивое эго.

— Руперт, ты восхитителен. Я мечтаю прочесть твою книгу. Но как обрести спокойствие, если я живу с мыслью о предстоящем свидании с Таллисом?

— Повидайся с ним, и это окажется позади.

— Ой, нет, не сейчас, еще не сейчас. Руперт…

— Да, детка?

— Я хамски поступила с Таллисом. Я говорю не об уходе к Джулиусу — это был слом всей жизни, но не хамство, дело в другом: я взяла его деньги.

— Как так?

— У нас был общий счет в банке. Это, конечно, полная глупость. Моих денег на нем лежало гораздо больше. Решив остаться в Америке, я взяла все.

— И сколько ты должна Таллису?

— Около четырехсот фунтов.

— Верни их.

— Не из чего, Руперт. В Диббинсе я скопила приличную сумму, но, болтаясь без дела на Западном побережье, потом в Вермонте, истратила ее полностью. Ведь нужно было еще заплатить за… самые разные вещи… и…

— Я одолжу тебе эту сумму.

— Руперт, я вела вовсе не к этому…

— Послушай, Морган. Прошу тебя, не беспокойся о деньгах. То есть бери у меня в долг не задумываясь. Я вполне обеспечен. И я тебе все равно что брат.

— Ты мой ангел-хранитель. Господи, как мне тошно…

— Если ты хочешь рассуждать здраво, необходимо, прежде всего, отдать долг. Денежные проблемы неминуемо приводят к каше в голове.

— Ты прав. В Америке меня все это не заботило. А теперь, после возвращения, угнетает все больше и больше. Но все-таки…

— Не глупи, Морган. Я прямо сейчас выпишу тебе чек. Может быть, нужна большая сумма? Я с легкостью одолжу ее.

— Нет, Руперт. Только та, о которой я говорила. Я верну тебе эти деньги. Как я тебе благодарна. Думаю, ты понимаешь, что я чувствую. И… я хочу попросить тебя еще об одной вещи.

— Да?

— Пожалуйста, не говори об этом Хильде.

— Не говорить?..

— Об этом займе. Я ведь не рассказала ей о причине, которая его вызвала. Я расскажу, расскажу непременно. Но мне было стыдно… ты ведь знаешь, что я всегда… всю жизнь… так страшилась неодобрения Хильды.