даже без перспективы очередного кошмарного разговора с Морган. Писать ей, наверно, попросту трусость. Но пока пишешь, надеешься.

— Ваше упорство меня изумляет, — задумчиво сказал Джулиус. — Пойти к ней и решительно объясниться — понятно, плюнуть на нее и найти себе другую — тоже. Но это тоскливое ожидание и надежды непостижимы.

— Это одна из форм трусости.

— Не знаю. Может быть, высшая форма нравственности. Таковая ведь, кажется, существует. Последние новости с Прайори-гроув слышали?

— Нет.

— Саймон столкнул меня в бассейн.

— В самом деле? — оторопел Таллис. — Но почему?

— Это довольно долгая история. У вас есть время? С конвертами не помочь?

— Нет-нет, это терпит.

— На мне был смокинг. Теперь он годен только на помойку.

— Тысячу лет не видел Саймона. Как у него дела?

— Неплохо. У остальных, к сожалению, хуже.

— Но почему он столкнул вас?

— Я над ним издевался. Кстати, его решимость поразила. Кто бы мог знать? Впрочем, роль Саймона в этой истории невелика. Рассказать вам все?

— Если хочется.

— Вам известно, что Хильда ушла от Руперта?

— Не может быть! — Таллис вскочил, и конверты полетели во все стороны. — Но почему?..

— Вот тут мы и подходим к сути всей истории. Она небезынтересна. Хильда покинула Прайори-гроув и отправилась в свой коттедж в Пемборшире. Но Руперту этого не сообщила. Сказала, что едет в Париж. Не хотела, чтобы он кинулся за ней вдогонку.

— Но ведь она не бросила его, это же невозможно…

— Время покажет. Пока…

— Но почему}

— Потому что она считает, что у Руперта роман с Морган. Таллис молча уставился на непроницаемое и спокойное лицо Джулиуса. Все выглядело так, словно учитель разъяснял урок ученику.

— В прошлый раз вы что-то сказали о Морган и Руперте, — выговорил наконец Таллис. — Но я не поверил. Мне казалось… естественно, что Руперт хочет помочь Морган… в этом нет ничего особенного… Я думал…

— И в каком-то смысле думали абсолютно правильно.

— Немыслимо, чтобы у них и в самом деле был роман.

— И тут вы абсолютно правы. Насколько я понимаю, романа между ними нет.

— Но тогда почему же?..

— Однако они, безусловно, увлечены друг другом, и, с точки зрения Хильды…

— Но что все же случилось? Почему Хильда?..

— Спокойнее. Не все сразу. Должен признаться, дело действительно очень запутанное. Ваш взгляд на Руперта и Морган совершенно справедлив. И, действуй они по своему усмотрению, увлечение не возникло бы, была бы просто легкая рябь чувств, которую вы очень правильно подметили. Но, к сожалению, они действовали не по собственному усмотрению. В игру вступил некто.

— Кто же?

— Я.

— Но зачем?

— Не надо забегать вперед. Вы ведь хотите услышать все по порядку? Иначе будет непонятно. Как я уже сказал, все очень запутанно, трудно даже решить, где начало.

— Говорите же, говорите.

— Видите ли, главную роль здесь играли письма.

— Письма?

— Да. Людям следовало бы бережнее относиться к своим письмам. Они способны стать очень опасным оружием.

Но их пишут, и часто пишут во взвинченном состоянии, а потом получают и не уничтожают.

— Какие письма? Чьи письма?

— Не подгоняйте меня. Все это началось… я действительно не понимаю, когда началось… наверно, еще в Южной Каролине… да разве когда-нибудь можно с точностью определить начало? В строгом же смысле слова все началось, когда я прошелся по дому на Прайори-гроув. Знаете их манеру вечно оставлять дверь открытой? Так вот, однажды, когда я вошел, у меня создалось впечатление, что в доме никого, и я сразу же начал его обследовать. Надо признаться, я всегда любил сунуться в чужие вещи. Вы не поверите, сколько всего находишь! Учитывая испорченность человеческой натуры, остается лишь удивляться сопутствующей ей доверчивости. Так вот, я прошел в кабинетик Хильды, который она называет своим будуаром. Несколько писем сразу бросились в глаза, и я прочел их. Письма, которые попадаются под руку, я читаю всегда. Но тут не было ничего интересного. Благотворительность и прочее тому подобное. А я, видите ли, порой задумывался, нет ли у Хильды своей тайной жизни. Вы, может быть, удивитесь, но она есть почти у всех. Так что я приступил в обследованию письменного стола. В таких, как у нее, столах работы восемнадцатого века почти всегда есть секретный ящик, который, впрочем, едва ли можно назвать секретным, так как найти его труда не составляет. Подергав за одну ручку, за другую, я обнаружил Хильдин тайник, и, разумеется, он был полон любовных писем. Только все они были от Руперта. Хильдина потаенная жизнь, как выяснилось, ограничивалась мужем. Не возражаете, если я выпью воды? Нет-нет, не вставайте, я сам вымою эту чашку.

Так вот, — продолжил Джулиус, — я вернул письма на место и слегка посмеялся над Хильдиной добродетелью, а потом сошел вниз, где столкнулся с Рупертом, сидевшим, оказывается, все это время в саду. Мы с ним выпили и сразу же начали разговаривать о его книге. Это, должен признать, привело меня в раздражение. Думаю, Руперт не докучал вам своими идеями, инстинктивно догадываясь, что с вами разводить теоретизирование не стоит. Но в меня он вцеплялся всегда мертвой хваткой. Так и тут, едва мы коснулись книги, как Руперт начал вещать на темы добра. А мне, как скорее всего и вам, от таких разговоров тошно. И вот, выслушивая его, я вдруг задался мыслью: а как бы вел себя старина Руперт, окажись он в действительно сложной ситуации, как помогли бы ему тогда все эти высокопарные рассуждения? Понимаете, что я имею в виду?

— Да, — сказал Таллис. Он навалился грудью на стол и, сколько мог, подался к собеседнику. В комнате постепенно темнело.

— Примерно тогда же или чуть позже я начал всерьез уставать от Морган. Нет, «уставать» — неточное слово. Я начал чувствовать к ней что-то вроде омерзения. Поначалу надеялся, что она догадается оставить меня в покое, но все было ровно наоборот. Куда бы я ни шел, она оказывалась там же. У Морган редкостная способность составить о человеке ложное представление, а потом требовать от него соответствия этому образу. Ну, вы-то это отлично знаете. Дело кончилось тем, что она предназначила мне роль какого-то раскрепощающего начала и повела идиотские разговоры о сути свободы. Думаю, что она говорила об этом и с вами.

— Да, — кивнул Таллис.

— Речь шла о любви и свободе, о любви без цепей и условностей и благородстве первобытного человека. Что там было еще, я забыл. В какой-то степени все это смахивало на искаженный вариант Рупертовых теорий. Она хотела, чтобы я одобрил всю эту чушь, и считала себя способной добиться этого. И тут мне пришло в голову заставить ее сделать еще шаг.

— Какой шаг?

— Мне захотелось подтолкнуть ее к доведению этих идей до абсурда. Пожалуй, сначала я только этого и хотел. Мне было любопытно посмотреть, до какой степени непристойности и цинизма она в состоянии незаметно дойти. Позабавило, как легко она клюнула. Я начал говорить о неустойчивости всех