Они посмотрели друг на друга. Мариаграция, сидевшая напротив дочери, подняла два пальца и еле слышно, одними губами, подсказала: «Двадцать». Карла расслышала, поняла и заколебалась. «Она хочет уменьшить мне годы, чтобы самой быть помоложе. Так нет же!»

— Двадцать четыре, — ответила она, не краснея. Лицо Мариаграции выразило разочарование.

— Такая старая? — с шутливым изумлением воскликнул Лео.

— Да, такая старая, — подтвердила Карла.

— Ты не должна была говорить, — упрекнула Мариаграция дочь. От горькой дольки неспелого апельсина, которую она сунула в рот, лицо ее стало еще более кислым. — Женщине всегда столько лет, на сколько она выглядит… А тебе на вид нельзя дать больше девятнадцати — двадцати.

Она проглотила последнюю дольку апельсина. Лео вынул портсигар и каждого угостил сигаретой. Над столом поплыли голубые облачка дыма. Какое-то время все четверо сидели неподвижно, в замешательстве поглядывая друг на друга. Наконец Мариаграция поднялась и сказала:

— Идемте в гостиную.

Все встали и один за другим вышли в коридор.

Короткий, но мучительный путь по коридору… Карла упорно смотрела в пол. Она со смутной тоской думала, что от этих каждодневных хождений рисунок старого ковра совсем истерся. И овальные настенные зеркала точно хранят отпечатки их лиц и фигур. Ведь много лет подряд они отражались в этих зеркалах — отражались всего на миг, но и этого ей и матери хватало, чтобы взглянуть, хорошо ли накрашены губы, а Микеле, чтобы проверить, как повязан галстук.

В этом коридоре привычка и скука вечно сидели в засаде и душили того, кто по нему проходил, а сами стены словно источали смертоносный яд. Все здесь с незапамятных времен было неизменным — ковер, свет ламп, зеркала, стеклянная дверь холла — слева, и темная лестничная площадка — справа. И вечно повторялось одно и то же, — Микеле останавливался, закуривал и дул на зажженную спичку, мать томно спрашивала у Лео: «У меня сегодня усталое лицо, правда?» Лео, не вынимая изо рта сигареты, равнодушно отвечал: «Нет, напротив, вы никогда еще не были так оживленны». Она всякий раз страдала от всего этого. Увы, в жизни ничего не менялось.

Они вошли в холодную полутемную гостиную, которую арка делила на две неравные части, и сели в углу, подальше от двери. Решетчатые окна были задрапированы бархатными гардинами. На стенах, на одинаковом расстоянии друг от друга висели бра, других светильников в гостиной не было. Три из них горели, слабо освещая меньшую половину гостиной, вторая половина за аркой была погружена во тьму, и с трудом можно было различить поблескивание зеркал и удлиненный силуэт рояля.

С минуту все четверо хранили молчание. Лео сосредоточенно курил. Мариаграция с печальным достоинством разглядывала свои лакированные ногти, Карла, нагнувшись, пыталась зажечь нижнее угловое бра, Микеле смотрел на Лео. Наконец угловое бра зажглось, Карла села, и Микеле сказал:

— Я был у секретаря Лео, и тот заморочил мне голову своей болтовней. Но суть дела вот в чем: насколько я понял, на этой неделе истекает срок закладной. Чтобы расплатиться с Мерумечи, нам придется продать виллу и самим убраться отсюда.

Мариаграция широко раскрыла глаза.

— Этот человек мелет всякую чепуху… Он поступает, как ему заблагорассудится… Я всегда говорила, что он настроен против нас.

— Этот человек сказал правду, — проронил Лео, уставившись в пол.

Все трое посмотрели на него.

— Но послушайте, Мерумечи! — молитвенно сложив руки, воскликнула Мариаграция. — Неужели вы хотите так вот взять и выгнать нас?… Продлите хотя бы срок выплаты…

— Продлевал уже дважды, — ответил Лео. — Хватит. Тем более, что виллу все равно придется продать.

— Как это, придется? — изумилась Мариаграция. Лео поднял наконец глаза и взглянул на нее.

— Поймите же! Если вы не соберете хотя бы восемьсот тысяч лир, не вижу, как вам удастся погасить долг, не продав виллу.

Мариаграция вдруг осознала, что перед нею разверзлась пропасть. Она побледнела и умоляюще посмотрела на Лео, но тот сосредоточенно разглядывал сигарету и даже не счел нужным ее приободрить.

— Это означает, — сказала Карла, — что нам предстоит оставить виллу и перебраться в небольшую, скромную квартиру?

— Совершенно верно, — подтвердил Микеле.

Снова воцарилось молчание.

Теперь Мариаграцию охватил самый настоящий ужас. До сих пор она и слышать не желала о бедняках и очень сердилась, когда о них упоминали. Она вообще не признавала, что существуют люди, жизнь которых проходит в невзгодах и тяжком труде. «Им живется много лучше, чем нам, — неизменно говорила она. — Мы — восприимчивее, тоньше и потому страдаем куда сильнее». И вот теперь ей придется смешаться с ними, пополнить ряды жалких неудачников. Подобное же чувство отвращения, страха и унижения она испытала, когда однажды очутилась в маленькой машине среди грозно орущей толпы оборванцев-забастовщиков. Еще больше, чем неизбежная нужда и лишения, ее пугала мысль о том, как к ней отнесутся и что будут говорить ее прежние знакомые, сплошь уважаемые, богатые, респектабельные люди. Это угнетало ее и жгло, как огнем. Она уже видела себя бедной, одинокой, без друзей, без развлечений: Не будет больше ни балов, ни праздников, ни светских застольных бесед при свете люстр. Ее и двух ее детей ждет полное забвение и беспросветное одиночество.

Она побледнела еще сильнее. «Я должна поговорить с Лео наедине, — думала она. — Без Карлы и без Микеле. Мои ласки убедят его, и он все поймет». Она посмотрела на Лео.

— Все-таки дайте мне отсрочку, Мерумечи, — искательно проговорила она. — А уж деньги мы как- нибудь раздобудем.

— Но как? — с легкой иронической улыбкой спросил Лео.

— Ну, возьмем ссуду в банке… — неуверенно проговорила Мариаграция.

Лео засмеялся.

— Ах, в банке! — Он наклонился к Мариаграции. — Банки, — отчеканивая каждый слог, сказал он, — не дают ссуду без надежных гарантий. Особенно теперь, когда все нуждаются в наличных. Но допустим, они согласятся. Какую гарантию вы сможете им представить, уважаемая синьора?

«На его доводы трудно что-либо возразить», — подумал про себя Микеле.

Речь шла о его судьбе, он должен был бы возмутиться, затеять спор с этим наглым типом. «Ведь для нас это вопрос жизни или смерти, мы в любую минуту рискуем оказаться нищими, буквально без гроша в кармане». Но как он ни пытался взвинтить себя, предстоящее разорение оставляло его равнодушным. Словно он видел, как тонет чужой человек, смотрел и даже пальцем не хотел пошевелить.

Совсем иначе повела себя Мариаграция.

— Вы уж дайте нам отсрочку, — твердо сказала она, выпрямившись в кресле. — Можете не сомневаться, — точно в срок получите ваши деньги, все, до последнего чентезимо.

Лео мягко улыбнулся и покачал головой.

— Я и не сомневаюсь. Но тогда зачем вам отсрочка?… Если вы найдете способ через год достать нужную сумму, то почему бы не прибегнуть к этому способу сейчас и не расплатиться сразу же?

Он наклонился к Мариаграции. В его лице было столько спокойствия и уверенности, что она испугалась. Перевела растерянный взгляд с Лео на Микеле и затем на Карлу. «Значит, моих слабых, неопытных детей ждут тяжкие лишения?» Ее захлестнула волна неудержимой материнской любви.

— Послушайте, Мерумечи, — доверительным тоном сказала она. — Вы — друг семьи… с вами я могу быть совершенно откровенной… Речь идет не обо мне, не для себя прошу я об отсрочке, я готова жить даже на чердаке. — Она воздела очи к потолку. — Богом клянусь, я не о себе думаю. Но Карла уже на