распадались, вновь соединялись. «Еще один бокал, — подумала она, — и я вообще перестану соображать». Она растерянно улыбнулась, подняла бокал этого мерзкого шампанского и выпила. И сразу опьянела. Ее захлестнула невероятная веселость, ей непременно захотелось показать всем, что она нисколько не пьяна.

— Я не прочь выпить за здоровье своего будущего мужа, — сказала она, старательно выговаривая каждый слог. — Но каким он будет, этот мой будущий муж?

— Это одному богу известно, — сказала Мариаграция. — Не считай я тебя почти своей дочерью, — сказал Лео, — я предложил бы себя самого в мужья… Ты бы согласилась?

— Ты — мой муж! — воскликнула Карла, тыча в него пальцем. — Но… — Она взглянула на него. «Разве ты не любовник моей матери?» — Но ты слишком толстый, Лео.

— Ну уж тут ты ошибаешься, — оскорбленно возразила Мариаграция. — Лео совсем не толстый… Я бы пожелала тебе такого мужа.

— Ну, ты согласна, Карла? — с улыбкой продолжал Лео. — Мы совершили бы свадебное путешествие в Париж и…

— Нет… Лучше в Индию, — прервала его Карла капризным голосом.

— Париж куда интереснее! — сказала Мариаграция, которая никогда там не бывала.

— Пусть будет Индия, — уступил Лео. — Я бы подарил тебе автомобиль, дом, платья… Так ты пойдешь за меня замуж?

Карла посмотрела на него, от выпитого вина мысли у нее путались. «Зачем Лео говорит все это! Может быть, для того, чтобы подшутить над матерью! Но в таком случае надо смеяться».

— Я, пожалуй, не возражала бы, — неуверенно ответила она наконец. — Но нужно сначала спросить согласия у мамы.

— А вы, синьора, — спросил Лео с привычной довольной, невозмутимой улыбкой, — приняли бы меня в зятья?

— Посмотрим, — тут же отозвалась Мариаграция, которой от возбуждения все казалось веселым и забавным. — Посмотрим… У вас хорошая должность?

— Я служащий министерства юстиции, — со скромным видом ответил Лео. — Получаю в месяц восемьсот лир… Но начальство любит меня… Мне обещано повышение.

— А как насчет семьи? — продолжала задавать вопросы Мариаграция, едва удерживаясь от смеха.

— У меня нет семьи, я один на всем белом свете.

— Верующий?

— О да, верующий!

— Словом, вы надеетесь, — заключила Мариаграция, — что сделаете мою дочь счастливой?

— Я в этом уверен, — ответил Лео, пристально глядя на Карлу.

— Тогда женитесь, и благословит вас господь! — воскликнула Мариаграция и расхохоталась.

— Поженимся, Лео, — хлопнув в ладоши, грустно согласилась Карла. Лео засмеялся.

— Похоже, генеральная репетиция прошла удачно. Теперь тебе, Карла, остается только дождаться настоящего мужа.

Он взял вторую бутылку и наполнил бокал Карлы. «Надо ее напоить, — все время повторял он себе. — Напоить допьяна». Он посмотрел на девушку.

— А теперь еще один тост за здоровье синьоры, — сказал он.

Карла дрожащей рукой поднесла бокал ко рту и выпила. И тут она вдруг со страхом поняла, что пьяна. Голова у нее кружилась, в горле пересохло, и хотя она широко раскрывала глаза, но почти ничего не видела. Она плохо соображала, что делала, и точно утратила зрение и слух. Стеклянная и серебряная посуда казалась ей до того сверкающе-яркой, что было больно глазам, выражение лиц сидящих за столом было таким же застывшим, невыразительным, как у масок. Все вокруг колыхалось, очертания предметов расплывались, глаза и рты собеседников расползались, словно масляное пятно на песке. Казалось, столовую затянуло белым туманом, и хотя Карла слышала каждое слово, уловить его значение никак не могла. «Как же я теперь, совершенно пьяная, буду разговаривать с Лео в саду?» Эта мысль неотступно преследовала Карлу, и она горько жалела, что согласилась столько пить. Ей хотелось плакать.

А Лео хотелось ее напоить допьяна. Он беседовал с Мариаграцией, делал вид, будто вообще не обращает внимания на Карлу, но посреди очередного анекдота оборачивался и, держа в руке бутылку, снова и снова наполнял ее бокал, повторяя с веселым видом:

— Ну… смелее же, Карла! — И поднимал свой бокал. Карла смотрела на него. «Зачем все это?» — хотелось ей спросить. Но неподвижное лицо Лео, рука, держащая бутылку, каждый его жест, каждое слово, все казалось ей знаком роковой, жестокой, неизбежной судьбы, а сам Лео — автоматом, который каждые пять минут подливал ей вина. Но она не сопротивлялась и, подавив отвращение, пила. Затем ставила пустой бокал и точно сквозь пелену смотрела на него испуганным взглядом. «Сейчас, — думала она, — снова возникнет узкое горлышко бутылки, и из него неумолимо хлынет в бокал струя вина».

Наконец была выпита и вторая бутылка.

— Мы и ее прикончили, — радостно сказал Лео, — Молодчина, Карла.

Но Карла ничего не ответила. Она сидела, уронив голову на стол, на глаза падал клок волос.

— Что с тобой? — забеспокоился Лео. — Тебе нехорошо?… На… покури, — сказал он, протянув свой портсигар. Увидев, как Карла с трудом взяла сигарету и закурила, он подумал: «Для посетительницы ночных клубов ей сейчас недостает лишь розы на груди». И верно, Карла сидела точно в такой же позе, как женщины в ночных клубах на рассвете, — облокотившись о стол и подперев голову руками, дымя сигаретой и глядя прямо перед собой.

Рукав слишком широкого, еще недавно принадлежавшего матери, платья сполз с плеча, обнажив полоску белой груди. Карле еще никогда не было так плохо. Она всем телом навалилась на стол, чувствуя, что вот-вот задохнется.

Мариаграция беззлобно посмотрела на нее.

— Спустись в сад, — посоветовала она дочери. — Подыши свежим воздухом… тебе станет легче.

Слова матери, несмотря на опьянение, Карла поняла и восприняла их с горькой иронией. «Отчего мне станет легче? — хотела она ответить. — Оттого, что я встречусь там с Лео? Конечно, мне будет легче». Но лишь сказала:

— Ты в этом уверена? — И встала из-за стола.

И сразу ощутила, как трудно ей удержаться на ногах. Все в комнате дрожало и плыло перед глазами: пол вздымался и опускался, словно палуба корабля в бурю, стены покачивались, картина вдруг перевернулась, а вот тот шкаф почему-то валится на нее. Ей казалось, что стол вместе с тремя сидящими людьми сейчас взлетит к самому потолку. Кто-то, уронив голову на руки, смотрел на нее по-детски изумленными глазами с противоположного края. Был ли то Микеле? Она так и не успела этого понять — неуверенно ступая, вышла из комнаты и исчезла во тьме коридора.

— Она не умеет пить, не привыкла, — сказала Мариаграция, провожая дочь взглядом.

— Да, только тот, кто, как я, был на войне и пил в горах граппу,[1] знает, что такое опьянение, сказал Лео. Он взял бутылку и налил себе шампанское в бокал Карлы.

— За нашу дружбу, Микеле! — крикнул он, обернувшись к нему.

Но Микеле промолчал, не ответил на тост и не стал пить вместе с Лео. Он сидел, низко опустив голову, и ему было стыдно, противно и горестно. Он вспоминал, как обнимался с Лео, прижимаясь носом к его плечу. В ту минуту он был растроган, да, его сентиментальная душа почти растрогалась. Он до сих пор ощущал соленый вкус поцелуя, полученного и, увы, возвращенного… Какая умилительная сцена! Ему казалось, что его барабанные перепонки лопнут от оглушительного смеха Лео. Растроганный и одураченный! Ведь Лео одержал полную победу, получил и деньги и мать. А он, Микеле, остался с пустыми руками, удовольствовавшись тостом и дружеским объятием — вещами ничего не стоящими. Обе бутылки были пусты, от горящих сигарет плыли клубы дыма.

Мирный белый свет пробивался сквозь занавеси на окнах. Обуреваемая ревностью Мариаграция вновь упорно вызывала Лео на ссору.

— Почему вы не пьете за здоровье далекой подруги? — допытывалась она. И злым голосом добавляла: — Loin de toi, loin de ton coeur.[2]