Она за руку повела меня по лестнице, и мы очутились в той самой спальне, где Рейчел недавно лежала, точно покойница, натянув на лицо край простыни. Как только мы вошли, она задернула шторы и стала снимать с кровати зеленое шелковое покрывало.

– Брэдли, сядьте вот сюда, возле меня.

Мы неловко сели рядом и посмотрели друг на друга. Под ладонью у меня был ворс шерстяного одеяла. Радостный образ встретившей меня Рейчел больше не стоял у меня перед глазами, я чувствовал скованность, смущение, беспокойство.

– Я только хочу к вам прикоснуться, – сказала Рейчел. И в самом деле провела, чуть касаясь кончиками пальцев, по моему лицу, шее, волосам, словно это был не я, а святой образ.

– Рейчел, мы должны осознать, что делаем, я не хочу поступать дурно.

– Чувство вины может помешать вашей работе. – Она прикрыла пальцами мне веки. Я отстранился.

– Рейчел, вы это все делаете не для того, чтобы позлить Арнольда?

– Нет. Вначале – может быть. Когда это только пришло мне в голову. Ради самозащиты. Но потом, в тот раз, ну, знаете, когда вы оказались здесь, в комнате, вы были как бы тоже по эту сторону барьера, и я так давно вас знаю, на вас словно бы возложена особая роль – роль рыцаря, как в старину, моего рыцаря, и это так необыкновенно, так важно, вы всегда представлялись мне немного мудрецом, каким-то отшельником, аскетом…

– А дамам всегда особенно нравится соблазнять аскетов.

– Может быть. Разве я вас соблазняю? Понимаете, я должна проявить свою волю, это необходимо, иначе я умру от унижения или еще от чего-нибудь. Наступает божественная минута.

– А не безбожные ли это мысли?

– Но это и ваши мысли, Брэдли. Посмотрите, где вы находитесь.

– Мы оба добропорядочные, пожилые люди.

– Я не добропорядочная.

– Но я принадлежу еще к веку строгих нравов. А вы – жена моего лучшего друга. С женой своего лучшего друга нельзя…

– Чего?

– Ничего.

– Но это уже произошло, это уже с нами случилось, единственный вопрос: что мы будем с этим делать? Брэдли, мне очень жаль, но от препирательства с вами я получаю большое удовольствие.

– Вы же знаете, куда приводят такие препирательства.

– В постель.

– Ей-богу, мы словно восемнадцатилетние.

– Они сейчас не препираются.

– Рейчел, это все – не из-за того, что у Арнольда роман с Кристиан? У них действительно роман?

– Не знаю. И это уже неважно.

– Но ведь вы любите Арнольда?

– Да, да. Но это тоже неважно. Он слишком долго был моим тираном. Я нуждаюсь в новой любви, я должна вырваться из Арнольдовой клетки.

– По-видимому, женщинам вашего возраста… – Брэдли, вы опять за свое.

– Я просто хотел сказать, что потребность в переменах вполне естественна, но не будем делать ничего такого, что бы…

– Брэдли, сколько бы вы ни философствовали, вы же понимаете: что мы будем делать, в сущности, не имеет значения.

– Нет, имеет. Вы сами говорили, что мы не станем обманывать Арнольда. Так это будет или не так, очень важно.

– Вы что, боитесь Арнольда?

Я подумал.

– Да.

– Ну, так вам надо перестать его бояться. Друг мой, неужели вы не понимаете, что в этом-то все и дело? Я должна увидеть вас бестрепетным, бесстрашным. Это и значит быть моим рыцарем. Тогда я обрету свободу. И для вас это тоже будет решительный поворот в жизни. Почему вы не можете писать? Потому что вы робки, забиты, скованны. В духовном смысле, конечно.

Ее слова были очень близки к тому, что я сам думал.

– Значит, мы будем любить друг друга в духовном смысле?

– Ох, Брэдли, довольно препирательств. Раздевайтесь. Все это время мы сидели вполоборота, не прикасаясь друг к другу, только концы ее пальцев легко проскользнули по моему лицу, потом по лацканам пиджака, по плечу, рукаву, словно околдовывая меня.

Теперь Рейчел вдруг отвернулась и, изогнувшись, одним движением стянула с себя блузку и лиф. До пояса нагая, она вновь посмотрела на меня. Это уже было совсем другое дело.

Она покраснела, и лицо ее неожиданно приобрело неуверенное, вопросительное выражение. У нее