Зачарованное состояние, в котором я пребывал у Круглого пруда, претерпело некоторые изменения под влиянием сумрачного дня. Страх, напавший на меня в баре на станции Слоан-сквер, вернулся, терзая возможностью провала всех надежд. Даже надеяться на что-либо было страшно. Да и на что я мог надеяться? Утром я был почти спокоен, ибо почему-то решил, что леди Китти скажет мне, что надо делать, и поможет преуспеть. Сейчас мне все казалось нелепым. Леди Китти была этаким слепым игроком и играла мной. Во всяком случае, собиралась. Весь день (лежа в одиночестве на своей кровати) я думал о Ганнере. О доме на севере Оксфорда. О Тристраме. Об автомобильной катастрофе. О том, как удивительно добр был ко мне Ганнер. О том дне, когда они с Энн пришли ко мне и принесли шампанское. О том, как я увидел его в больнице. О многом, о чем не следует думать.

Я попытался отвлечься, переключившись на мысли о Томми — намерен ли я действительно жениться на ней — и если да, то не следует ли мне сказать об этом Кристел сегодня же. Теперь я решил с какой-то безвольной обреченностью, что, пожалуй, все-таки женюсь на Томми. Я ведь по-своему любил ее. Прогулка у Круглого пруда показала, что я в общем-то ее люблю. Ее беззаветная любовь ко мне была, пожалуй, даром судьбы, которым не швыряются; беззаветная любовь Артура к Кристел была таким же даром судьбы. Некоторые браки так и заключаются, причем не обязательно неудачные. Может, если я женюсь на крошке Томми и дам ей заняться исцелением моей души, и наступит день, когда я буду доволен жизнью? Шагая сквозь легкий туман к Норс-Энд-роуд, я чувствовал усталость и грусть; напавшие на меня днем сомнения и страх перед понедельником несколько развеялись, я был исполнен решимости сказать наконец Кристел про Томми и про наш возможный, вероятный брак. Не исключено, что Кристел как раз и ждет этого; не исключено, что моя новость принесет ей облегчение и она почувствует себя счастливее, сделав выбор, а раз так, то мне следует признаться в своем намерении. Но до чего же мне вдруг стало грустно. Хотя в конце-то концов то, как я поступлю с собой, не должно меня волновать.

Я налил себе бокал еще довольно холодного бургундского. И вдруг увидел, что Кристел плачет. Из глаз ее выкатилось по крупной слезе, и, не сумев взобраться по округлой сфере щеки, они покатились к уху. За ними последовало еще две слезы.

— Дорогая моя, в чем дело?

Кристел быстро смахнула слезы и вышла в кухоньку, чтобы потушить газ под картофелем. Предельно испуганный, я последовал за ней. На лице ее промелькнуло выражение бесконечного отчаяния.

— Кристел, в чем дело? Что случилось, любимая моя девочка?

— Ничего. Все в полном порядке. Извини, пожалуйста, я просто глупая.

— В чем все-таки дело, скажи мне? Послушай, пошли посидим в креслах.

— Только не садись на свое мокрое пальто, дорогой.

— Скажи же мне!

— Просто дело в том, что… я порвала с Артуром.

— О Господи…

Мы сидели за столом и глядели друг на друга. Кристел сияла очки. В ее золотистых глазах снова появились слезы и побежали было вниз по щекам, но она быстро их вытерла.

Я подумал — с чего вдруг? Я подумал — Клиффорд Ларр. Да разве сам я в гнилом заповедном закоулке своей души не надеялся на это? Клиффорд бездумно и цинично решил помешать этому браку. Он считал, что достаточно ему для этого шевельнуть мизинцем, и оказался прав. Я почувствовал отчаяние, отвращение, злость. В голове у меня мелькнуло: сказать то, о чем я думаю, или промолчать. Но мне необходимо было знать правду — слишком уж я обозлился. И я сказал:

— Душа моя, это из-за Клиффорда? Он что, написал тебе, заходил сюда?

— Нет, нет… это не имеет к нему никакого отношения.

— Он не писал, и не приходил, и не звонил?

— Нет, нет, нет! Интересно, так ли это.

— Тогда почему же? Я считал, что ты все решила, я считал, что ты этого хочешь, я считал, что ты будешь счастлива.

— Нет, просто… извини меня… я понимаю, что веду себя глупо и ужасно… просто я поняла, что ничего из этого не выйдет.

— Но почему, почему ты передумала, что-то случилось, что-то заставило тебя передумать?

— Нет, ничего, просто я так решила.

— Ты не поссорилась с Артуром?

— Нет, мы никогда не ссоримся.

— Но почему ты так решила, почему?

— Пожалуйста, не сердись на меня…

— Я не сержусь! Ты ему сказала?

— Да, я написала ему. Видишь ли, я ведь никогда не была так уж уверена в том, что правильно поступаю, столько было всякого-разного…

— Это не из-за меня, ты порвала не из-за меня, не потому, что не хочешь оставлять меня одного? — О Господи, надо ей сказать сейчас про Томми? Что мне делать?

— Нет, нет, вовсе не из-за этого. Просто… дело во мне… не могу я выходить замуж — слишком поздно… я ведь уже старая дева… и такая счастливая-счастливая старая дева… — Теперь слезы уже заливали все ее лицо и щеки были мокрые.

Я придвинулся к ней вместе со стулом и обнял ее.

— Ох, Кристел, детка, любовь моя. — Она положила голову мне на плечо, и я стал гладить ее смешные пушистые волосы.

— Ты всегда говорил, что мы с тобой — дети, заблудившиеся в лесу.

— О Господи, да. — И насколько заблудившиеся, и в каком еще лесу. — Ох, Кристел, я так хочу, чтобы ты была счастлива, я так виню себя, я ведь испортил тебе жизнь, знаю, что испортил…

— Нет, не испортил, я люблю тебя, и если я могу тебе хоть в чем-то помочь и изредка побыть с тобою, я уже вполне счастлива.

— Снова и снова волной набегая, любовь моей Кристел меня осеняет.

Потом, успокоившись, мы съели сосиски с картофельным пюре; я дал себе волю и почувствовал глубокое постыдное облегчение от того, что Кристел решила не выходить замуж. Мы не говорили ни об Артуре, ни о Ганнере, ни о Томми, и, конечно же, я ничего не сказал ей про леди Китти. Но мы много говорили о былых днях, о фургончике и о тете Билл, о рождественских праздниках, когда мы были детьми. И я обещал Кристел пойти с ней на Риджент-стрит, посмотреть, как там все украсят к Рождеству.