видеть. А ты не можешь… завтра мы не встретимся?

— Да, да, завтра… завтра утром. Если хочешь… приходи ко мне часов в одиннадцать… мы можем пойти с тобой погулять.

— О, прекрасно, о, спасибо, я так рада… не волнуйся, со мной все будет в порядке, я не буду мучиться бессонницей. Надеюсь, ты ничем не расстроен, нет?

— Нет, нет…

— Приятных снов, мой родной.

— И тебе тоже, Томми, приятных снов… доброй ночи.

И я действительно спал спокойно. И последнее, о чем я подумал, прежде чем заснуть, это о том, что леди Китти наконец взяла все в свои руки и теперь все устроится наилучшим образом. Леди Китти… все… все… устроит…

На следующее утро мы с Томми гуляли у Круглого пруда. Томми была счастлива. Она уже знала, что это — традиционное место наших примирений.

Рано утром к Кристоферу, как всегда, явились Мик и Джимбо. Джимбо купил мне какое-то растение в горшке — унылое и чахлое, никогда, судя по виду, не знавшее цветения. Тем не менее я был тронут. Неужели Джимбо своей мягкой, по-женски сострадательной душою валлийца почуял, что мне вскоре предстоит встреча с огнем? Он сунул мне горшок с растением поспешно и застенчиво, словно боялся проявить жалость. Немного позже появился телефонный мастер, а потом юноша с волосами, перехваченными резинкой. Это было уже нарушением правила; я ведь не разрешал Кристоферу собирать у себя больше трех посетителей сразу, но сейчас я решил смилостивиться в благодарность за растение, которое подарил мне Джимбо. Телефонный мастер принес гитару, и через некоторое время послышался тихий перебор струн, потом глухие постукиванья таблы и обрывки приглушенного пения. Возможно, «Чайки» все же обретали новую жизнь. Я не мешал им. Как только пришла Томми, мы тут же ушли. Мне не хотелось впускать ее в квартиру.

Мы прошли не спеша по дорожке, на которой царит Бронзовый всадник Уотса, и достигли Круглого пруда, этого средоточия деятельных и невинных развлечений, места таинственного и даже, пожалуй, святого, — пупа Лондона. Фокусница-иллюзионистка — погода предстала перед нами сегодня в новом обличье. Туман исчез, воздух был пронизан ярким рыжевато-желтым светом, и солнце вот-вот готово было прорвать облака, отчего все вокруг приобрело живые, хоть и несколько странные оттенки: мирный темный фасад Кенсингтонского дворца, зыбящаяся, металлически-серая поверхность пруда, радужные перья уток, белые паруса игрушечных яхт, красные свитера детей, голубой плащ Томми, серые Томмины глаза. Томми взяла меня за руку, и я не отнимал ее, — я казался себе ребенком. Сегодня я не испытывал к ней ни грана чувственного влечения.

Мальчишки запускали в небо змеев — бежали по дорожке, стремясь заставить странные птицеобразные конструкции подняться, по непонятной причине взмыть в воздух, натянуть веревку, дернуться вниз, снова взлететь, поплыть, унестись вверх, превратиться высоко-высоко в бесцветное пятнышко и исчезнуть в желтом небе, где все-таки, очевидно, плавает туман. Возбужденные псы с чуткими пятнистыми носами скакали по ослепительно зеленой траве, очумев от собачьей радости. Большие и маленькие, они бегали и кружили, опьянев от движения, потом вдруг останавливались и осуществляли эти таинственные масонские церемонии, с помощью которых овчарки, английские доги, терьеры, мексиканские чихуахуа и китайские мопсы узнают, что все они — собаки.

Мы любовались прихотливым бегом игрушечных яхт — их владельцы с сосредоточенно-важным видом обходили пруд, чтобы поймать свои кораблики на другой стороне, переставить паруса и послать их в новое странствие. Мы смотрели на то, как ныряли утки нырки, и как по-лебединому изгибали шеи лебеди, и как цепочкой плыли канадские гуси, слегка покрякивая от возбуждения, когда на берегу оказывался какой- нибудь ребенок, бросавший им хлеб. Мы смотрели, как старик кормил воробышков и маленькие птички, точно обезумевшие геликоптеры, кружили вокруг его пальцев. Мы видели в прозрачной зеленой воде красивые лапки лысух. Томми смеялась от счастья, сжимая мою руку. Я тоже смеялся. Мы сели на мокрую скамью. Подбежал колли и уткнулся теплой крепкой мордой в руку Томми.

Мне было необыкновенно хорошо. Я был добр с Томми, потому что не мог сейчас с ней ссориться, не мог тратить энергию на никому не нужные препирательства с милым ребенком по поводу, например, такой тривиальной проблемы, как поженимся мы или нет. Сама идея этого брака казалась мне теперь туманной и нереальной. В странном свете письма леди Китти передо мной предстал новый мир, или, возможно, это был древний мир, первобытный мир, во всяком случае такой, где никто не слышал о Томазине Улмайстер или о человеке, который ложился с нею в постель по средам.

Я повел Томми к Круглому пруду кружным путем — по мосту через Серпантин — и тщательно обследовал то место, где мне предстояло встретиться с леди Китти в понедельник утром. Я, конечно, боялся этой встречи и в то же время, как ни странно, чувствовал глубокое спокойствие, почти уверенность в себе, с какою я заснул накануне. Я находился сейчас в том промежуточном состоянии, когда уже нельзя ничего предпринять. Словно парализованный, я ждал, как ждет своей участи муха, на которую нацелился паук, — только я был хладнокровной, исполненной решимости мухой и ждал своей участи почти без волнения, настолько я был захвачен этой внезапной новой силой, вошедшей в мою жизнь. Я был мобилизован, я находился под присягой. Через какое-то время мне, конечно, придется принимать решения, сталкиваться с опасностями, рисковать, решать и выбирать. Но в этом чистом благословенном промежутке между сегодня и понедельником мне оставалось лишь сложить руки и ждать. Возможно, молиться, но даже не надеяться, даже не рассуждать, а просто ждать. Я чуть ли не желал, чтобы это время растянулось. Я был спокоен, исполнен сознания своей силы и каким-то таинственным образом стал другим. Радостное спокойствие, в котором я застыл, словно парализованный, передалось и Томми. Она поняла это как отважную решимость стать ее мужем (объяснение возможное, хотя и неверное), и, будучи женщиной неглупой, тактичной, воздерживалась от какого-либо давления на меня. Как ни дико это звучит, мы каждый по-своему были почти счастливы — во всяком случае, вполне могли любоваться воздушными змеями, яхтами, собаками, птицами.

— Колли такие умные.

— В самом деле, Томкинс?

— По-моему, они любят людей куда больше, чем собаки любой другой породы.

— А это признак ума?

— Они общаются с нами, они все понимают.

— Правда, Томас?

— В Шотландии можно увидеть на склоне холма колли, который сгоняет овец, а в миле от него, на крутом склоне, пастуха, который посвистом подсказывает ему, куда их гнать.

— Неужели такое можно увидеть в Шотландии, Томазина?

— Ты смеешься надо мной, Хилари. Ведь правда он смеется, колли?