руками. Я почувствовал шипы ее браслетов у своей щеки, я вдохнул фруктовый, липкий аромат ее геля для волос, сладкий запах жвачки; я почувствовал ее маленькую, твердую, плотную грудь, когда она стиснула меня. Сказать правду, я хотел Ким еще в средней школе. Я представлял, как залезаю к ней в штаны и даже хуже, намного хуже, но когда она обняла меня, я не почувствовал даже легкого возбуждения. Мне стало плохо. Плохо, потому что я понял, как жалко выгляжу — раз она даже решила меня обнять. Я закрыл глаза, чтобы не заплакать, а она просто стояла, обнимая меня вот так. А затем это случилось: она выдохнула прямо у моего уха, случайно, и выдох этот был жаркий и влажный, и у меня сразу же встал по полной программе.

— Чувак, — сказала Ким, — у тебя что, встал, что ли?

— Нет, — ответил я.

— А очень на то похоже. — Она отпрянула и оперлась на капот. — Вот почему никто не бывает мил с тобой, Брайан.

— Все равно спасибо, — сказал я, и мы все забрались в машину, чтобы подбросить Ким на работу в торговый центр.

В школе я в основном занимался тем, что придумывал названия для суперпопулярных хард-рок-групп, в которых мне в один прекрасный день доведется играть, изобретая состав инструментов и названия песен и составляя списки участников и все в таком роде. Даже на репетициях школьного оркестра — занятие, которое я выбрал сам. и был страшно этим смущен, поскольку: Да брось ты, школьный оркестр? Ты видел их шляпы? И идиотские куртки? Неловко было еще и потому, что вместе с нами занимались девчонки из Макколи, девчонки, девяносто процентов из которых были еще более заученные, заторможенные и нескладные, чем я. Да брось ты, какая нормальная девчонка станет в свободное время играть на гобое, так ведь? Я только поэтому и записался в этот класс, в смысле, из-за девчонок, и ошибиться сильнее я не мог. Так что когда я должен был играть на ксилофоне, аккомпанируя кларнету, я всегда слышал идиотскую, затасканную мелодию, извлекаемую из старой, плохо настроенной трубы строго позади меня, и представлял, как я зажигаю со своей суперпопулярной группой на стадионе, а на трибунах орут фанатки с огромными сиськами, размахивая над головой лифчиками.

Как например, мой новый шедевр, настолько хороший, что просится быть запечатленным на странице: Мы верим в богов, величайший альбом величайшей группы всех времен под названием «Молодые боги», в состав которой вошли Томми Ли на ударных, Эдди ван Хален на соло-гитаре, Иззи Страдлин на ритм-гитаре, Клиф Бертон на бас-гитаре (если бы он был жив, но поскольку он был мертв, Гедди Ли пришлось бы играть на бас-гитаре, хоть RUSH и полное дерьмо), а также Эдди ван Хален на клавишных, и — встречайте — Брайан Освальд, вокал/ксилофон.

1. Порви как следует

2. Так приходит грех

3. Мы верим в богов (заглавный трек)

4. Выжить каждый день, баллада

5. Поставь на мою любовь

6. Никто не должен знать (Ты любишь это)

7. Под дулом пистолета (контраверза о самоубийстве)

8. Красота во взгляде смотрящего, и взгляд мой у тебя

9. Ни уйти ни убежать от моей любви

У меня было дурное предчувствие. Мы как раз высадили Ким у торгового центра. Я рылся в сумке Гретхен в поисках какой-нибудь жвачки или конфеты, когда наткнулся на эту ее чертову записку, вытащил и стал читать: ...тони деган. тони деган. в следующий раз. в следующий раз, когда я останусь с тобой наедине, я позволю тебе это сделать, я позволю тебе сделать все, что ты захочешь, и Гретхен, мать ее, дернулась и стала орать. Радио в вонючем «эскорте» играло «Успокой меня», пока Гретхен тормозила у светофора, вырывала у меня записку из рук, колотила меня, продолжая при этом орать.

В этот момент у светофора остановилась машина с двумя гонщиками и стала дудеть «Дым над водой», песню самой чудовищной классической задротской группы всех времен Deep Purple, а затем, как обычно, они стали комментировать волосы Гретхен, что было заебись какой неудачной идеей.

— Отличная прическа, — засмеялся тот, что был за рулем, показывая Гретхен большие пальцы на обеих руках. У него были фантастические сросшиеся брови и куртка из вареной джинсы с обрезанными рукавами — типа крутой жилет, — только вот выглядела она не как крутой жилет, она была совершенно ублюдской.

— Ты это нарочно с собой сделала? — прокричал второй парень, разводя руки в притворном замешательстве. Он был повыше, в зеркальных очках от солнца и в бандане из американского флага. Комментарии этих двух уродов были типичными для юга Чикаго: совершенно очевидные и совершенно бессмысленные.

— Валите в свою хренову Калифорнию! — крикнул тот, что со сросшимися бровями, слегка поддавая газу.

— Парад уродов! — добавил второй, показывая на нас пальцем, как будто мы не понимали, над кем он издевается; как будто, показывая пальцем, он говорил: «Да-да, вы! Поясняю: я оскорбляю именно вас! И пусть я всего лишь сторож в музыкальной лавке, и пусть мне двадцать восемь и у меня незаконнорожденный ребенок и счета за белый «камаро», который я уже угробил, и пусть я бешеный придурок, спускающий все бабки на кокс, когда им удается разжиться, — опускать надо именно вас, потому что, по-моему, вы выглядите нелепо, и лучшее, что я могу сделать, чтобы вас оскорбить, — вот так наставить на вас палец, так что я его не уберу». И он так и держал свой палец, указывая на нас снова и снова, пока я не отвернулся и не посмотрел на Гретхен.

Издеваться над волосами Гретхен было заебись какой неудачной идеей, потому что у нее ушло четыре месяца на то, чтобы выкрасить их в розовый, так как купленная ею краска «маник-паник» не срабатывала, и она перепробовала все на свете — обесцвечивала, травила перекисью, мы даже были в торговом центре в часе езды от города, чтобы купить какой-то безумный промышленный осветлитель, но она его передержала, и несколько прядей выпало — и все-таки в конце концов, спустя несколько месяцев, у нее получилось, и теперь это был обалденный, яркий, космический розовый цвет.

Если вы хотите испытать это все на себе и если хотите знать, как правильно покрасить волосы, то вот вам, заморачивайтесь: