была унести в три раза больше жизней, если б была такой же заразной, как еще две недели назад. Тогда она в два-три дня справлялась с больными, теперь на это уходит от восьми до десяти дней. Кроме того, две недели назад на пять больных приходился один выздоровевший, тогда как теперь три. Будьте уверены, на следующей неделе количество смертельных случаев пойдет на спад, а выздоровлений будет больше. Болезнь утратила свой непредсказуемый характер, и если зараженных все еще немало, количество летальных исходов будет уменьшаться».
Коллега Кристофано не ошибся, что показали последующие недели. Месяцем позже смертельных случаев стало меньше, хотя количество больных по-прежнему исчислялось десятками тысяч.
– Болезнь утратила свой вероломный характер, – повторил лекарь, – но не постепенно, а разом, в самый разгар эпидемии, когда мы все уже отчаялись. Точь-в-точь как в случае с молодым англичанином.
– Только Божья длань способна так внезапно прервать развитие этого морового заболевания, – заметил иезуит с взволнованным выражением лица.
Кристофано кивнул.
– Медицина была бессильна. Болезнь поджидала людей на всех углах, и продлись это еще недели две- три, в Риме не осталось бы живой души. Лишившись своей дьявольской силы, болезнь перестала косить всех подряд. Врачи просто диву давались, убеждаясь в том, что многие пошли на поправку, у них наблюдается сильное потоотделение, вызревание бубонов, пустулы более не горят огнем, лихорадка идет на убыль, как и головная боль. Даже наименее верующие из докторов должны были признать: внезапное окончание эпидемии имеет сверхъестественную природу. Улицы вновь заполнились людьми, пусть и с перевязанными шеями и головами, хромавшими из-за шрамов в паху и все же ликующими.
Тут поднялся отец Робледа, вынул крест, поднял его и торжественно провозгласил:
– Сколь чудесны дела твои, Господи! Вчера еще мы все были заживо похоронены, а сегодня воскресли!
Переполненные признательностью, мы преклонили колени и под руководством иезуита пропели хвалу Всевышнему. После чего принялись весело уписывать поданную мною еду.
Я же все не мог отделаться от мыслей, связанных со словами Кристофано: чума обладает естественным и необъяснимым ходом развития, в соответствии с которым, достигнув точки наивысшего развития, слабеет, перестает быть смертоносной и исчезает, не оставляя следов. То есть она убирается столь же загадочным образом, как и появляется.
Наскоро проглотив еду, я отправился в столовую. Атто был там. Нам достаточно было переглянуться: он ждет меня, как только я освобожусь.
Кристофано взялся накормить англичанина, я же отправился к Пеллегрино, которого можно было бы считать поправившимся, если бы не страшная мигрень. До этого я спросил у Кристофано:
– Сударь, нельзя ли попросить Девизе поиграть также в комнате моего хозяина, чтобы он стал как прежде?
– Не думаю, что это поможет. К сожалению, не все так, как я предполагал. Пеллегрино не сразу обретет свои способности. Последние дни я наблюдал за ним и теперь не сомневаюсь: дело было не в синяках, не в чуме. Да ты и сам, должно быть, это понял.
– Но что же тогда? – выдохнул я, напуганный мутным и неподвижным взглядом своего благодетеля.
– Мозговой удар в связи с падением на лестнице. Образовался сгусток крови, который рассосется, но не тотчас. Я думаю, у нас будет время выпутаться из передряги до того, как это случится. Однако что ж ты-то так перепугался, чай, у него есть жена?
На этом мы расстались. Пока я кормил Пеллегрино, я все думал о несчастной судьбе, которая обрушится на него вместе с возвращением суровой супруги, и сердце у меня ныло от жалости.
– Помнишь, что мы прочли? – набросился на меня Атто, стоило мне переступить порог его комнаты. – Кирхер считал, что у чумы те же законы развития, что и у людей. Перед тем как угаснуть, она достигает апогея.
– То же говорит и Кристофано.
– А знаешь ли, что это означает?
– Что Бедфорд излечился сам по себе, без рондо? – предположил я.
– Я думал, ты более прозорлив. Ну же, мой мальчик, неужто не понял? Чума только-только объявилась в вашем заведении: перед тем как утратить свою смертоносность, ей предстояло устроить побоище. Но все обернулось иначе. Никто, кроме Бедфорда, не заболел. И знаешь, что я думаю? С тех пор как Девизе, запершись у себя, без устали исполнял рондо, звуки музыки заполняли постоялый двор и защищали нас от чумы.
– Вы и вправду думаете, что новых жертв не было благодаря этой мелодии? – озадаченно спросил я.
– Знаю, в это трудно поверить. Но подумай сам: на памяти людской еще не было такого, чтобы зараза застопорила свой ход только оттого, что все попрятались по углам. Что до снадобий Кристофано… – засмеялся аббат. – Да и факты говорят сами за себя: лекарь наш что ни день являлся к постели Бедфорда, а потом обходил остальных. Но ни он сам и никто из нас не заразился. Как ты это объяснишь?
«И верно, – подумал я, – сам-то я чуме неподвластен, чего не скажешь о Кристофано».
– И это не все, – продолжал Атто. – Тот же самый Бедфорд, уже готовый отдать Богу душу, воскрес, попав под прямое воздействие звуков музыки, а болезнь его буквально улетучилась в считанные минуты.
– Как будто бы… отец Кирхер открыл некую тайну, которая ускоряет природное течение болезни и ведет дело к безобидному концу. Тайну, способную предохранить от эпидемии!
– Ну вот видишь. Таково действие
