– Видишь ли, я тут подумал… – Квохтанье кур и гудение шмелей заполняли тишину и делали ее еще более вязкой. – Я подумал, – отец нерешительно поднял глаза на сына, который никак не поощрял его к продолжению разговора, – а почему бы мне не поехать с тобой в Барселону? Ты ведь знаешь, мне никогда особо не нравилось жить в деревне – я скорее городской житель, тем более сейчас, когда я остался один…

Онофре посмотрел на часы, взял шляпу с тростью и направился к выходу; Американец следовал за ним по пятам.

– Ты ведь знаешь: я умею вести себя в приличном обществе, не мужлан какой-нибудь, не деревенщина, – говорил он, – и ты наверняка сумеешь пристроить меня на работу, а я смогу хоть немного помочь тебе в делах; и потом, если я найду работу, то не буду тебе слишком большой обузой.

Онофре вышел из дома, не сводя застывшего взгляда с шарабана. Кучер задремал в тени смоковницы, над ним летали полчища мух. Увидев Онофре, он тут же вскочил на ноги и побежал к экипажу. Лошадь была взнуздана и готова к отъезду.

– К вашим услугам, – сказал кучер. Это был широкоплечий мужчина с круглой бритой головой. В свое время он сражался на Кубе под предводительством генерала Вейлера.

– У тебя ведь много дел, а я смог бы заниматься детьми. Скоро из Африки вернется Жоан, – продолжал Американец, пытаясь взобраться на козлы, – и тогда все наладится. В Мадриде я разыщу влиятельных людей, пущу в ход старые связи, чтобы он получил освобождение от военной службы, а потом образование.

Кучер взялся за вожжи, снял шарабан с тормоза и взмахнул кнутом. Американец вцепился в щиколотку сына.

– Онофре, заклинаю тебя всем, что тебе дорого, не бросай меня; я не могу жить один, не могу за собой ухаживать, не перенесу эту зиму в одиночестве, не имея рядом никого, с кем перемолвиться словом. Пожалуйста, умоляю тебя, – говорил он.

Онофре засунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил все свои карманные деньги; не пересчитывая, он протянул их отцу:

– На это ты сможешь вполне сносно жить, пока не вернется Жоан. – Тот только мотал головой в знак отказа. – Бери. Давай бери, отец, – Онофре нетерпеливо совал их Американцу, – я пришлю еще, когда приеду в Бассору.

Американец подчинился и отпустил его ногу, чтобы принять деньги. Онофре повелительным жестом приказал кучеру ехать, и шарабан тронулся с места в галоп. Его воспоминания нарушил посторонний звук: за окном экипажа маркиза де Ута в свете масляной лампы он увидел чье-то лицо.

– Дон Онофре, можно вас на минутку? Мы обнаружили одного типа – слоняется тут непонятно зачем, – сказала голова.

– Что происходит? – поинтересовался маркиз. Человек, по всей видимости агент Онофре, не удосужился ответить.

– Оставайся в экипаже на случай, если появится ее величество, – приказал Онофре маркизу, – а я пойду посмотрю, в чем там дело, и сейчас же вернусь.

Он направился вслед за человеком, который держал масляную лампу высоко над головой и освещал дорогу. Обходя связки каната и перепрыгивая через лужи, они приблизились к группе из пяти человек, обступивших плотным кольцом какого-то незнакомца. Последний в стычке потерял очки.

– Оставьте его, – приказал Онофре. – Кто он?

– Не знаем, – отвечали ему. – Мы его обыскали, но оружия не нашли – только перочинный нож.

Онофре Боувила приблизил к чужаку лицо и спросил, как ему удалось проникнуть на причал.

– Это было нетрудно, – ответил предполагаемый шпион, пытаясь расправить сбившийся на сторону пиджак и энергично похлопывая себя по бокам. – Слишком много охраны, а у семи нянек, как известно, дитя без глазу.

По отсутствию иностранного выговора Онофре признал в нарушителе испанца, однако тот не был похож ни на меньшевика, ни на нигилиста, ни на кого другого, кто мог быть заинтересован в покушении на царицу. Онофре спросил, кто он такой и что делал на набережной; неизвестный представился журналистом и назвал свою газету.

– Прогуливаясь по Рамблас, я заметил странные приготовления и предположил, что ожидается прибытие или важной шишки, или какого-нибудь субъекта, которого сильно опасаются власти; мне удалось обмануть охрану и спрятаться за тюками. К несчастью, ваши люди меня обнаружили и слегка потрепали. Что вы собираетесь делать со мной дальше? – спросил он с вызовом в голосе.

– Ничего, абсолютно ничего, – ответил Боувила. – Вы ведь исполняли свой профессиональный долг. Тем не менее я вынужден настоятельно просить вас не писать ни строчки о том, чему вы стали свидетелем. Разумеется, в свою очередь, я готов возместить убытки, причиненные этим плачевным инцидентом.

Онофре вытащил из внутреннего кармана пиджака несколько банкнот, отсчитал три и протянул их журналисту. Тот не принял деньги.

– Я не беру взяток, сеньор! – воскликнул он.

– Это вовсе не взятка, – вкрадчиво возразил Онофре, – просто дружеская услуга. У меня в этом деле сугубо личный интерес.

– Именно так я и напишу в своем репортаже, – произнес журналист угрожающим тоном.

Онофре Боувила ограничился снисходительной улыбкой.

– Оставляю это на ваше усмотрение, – сказал Онофре, – хотя я предпочел бы, чтобы между нами было больше взаимопонимания. Я всегда находил общий язык с журналистами и до сих пор не имел с ними особых проблем; меня зовут Онофре Боувила.

– Ах! Простите великодушно, сеньор Боувила, – сказал журналист. – Как можно было вас не узнать? Я потерял очки в этой стычке… Еще раз простите за то, что я вам тут наговорил, и конечно же вы можете рассчитывать на мое полное молчание.