том же. Постыдилась бы!

– Ох, какая совестливая! Какая морально устойчивая! – Тонька сердито стукнула чашкой по столу, отчего остатки остывшего чая выплеснулись на клеенку. – Жди– дожидайся своего Вадима, пока окончательно в старую вешалку не превратишься! А он себе молодую найдет и скажет: прости, мол, дорогая, но я внезапно полюбил другую, а ты со своими несколько поблекшими внешними данными уже не соответствуешь моим возросшим эстетическим потребностям.

– Тоня, дай мне какую-нибудь обувку, и я оставлю тебя в покое, – тихо сказала Людмила и вдруг, отвернувшись от подруги, тихо всхлипнула.

Антонина подошла к ней сзади, обняла и прижала к себе.

– Прости меня, ради бога! Но я ж тебе добра желаю! Что ты, обсевок какой, Людка, чтобы так себя изводить? Красоту свою прятать… Что тебе одеться не во что, кроме этого бушлата? Ну какой мужик обратит на тебя внимание, если ты в подобных брюках мимо него пройдешь? Господи, только про Вадика своего больше ни слова, – замахала она руками, заметив, что Людмила пытается что-то сказать в ответ на ее обличительную тираду, – иначе соберусь с деньгами и найму киллера, чтобы пристрелил наконец, твоего жениха. Может, перестанет тогда из тебя жилы тянуть!

– Тонька! Я тебя ненавижу! – прошептала Людмила, схватила с печки пару подшитых резиной валенок, натянула их на ноги и выскочила за дверь, крикнув на прощанье: – Ноги моей у тебя больше не будет!

– Валенки верни сначала, а потом зарекайся! – крикнула ей вслед Антонина, подошла к ходикам, подтянула гирьку, с досадой посмотрела на циферблат и печально вздохнула. – Сегодня опять не придет, паразит! – Затем вернулась к столу, задумчиво повозила пальцем по желтой чайной лужице, медленно опустилась на табурет и вдруг легла щекой на клеенку, зарыдала в голос, с причитаниями и подвыванием, как деревенские бабы плачут в минуты безысходного горя, когда уже нет ни малейшего проблеска надежды.

– Тут не иначе как сто шестьдесят пятой пахнет. – Начальник угро положил перед Барсуковым несколько листков бумаги, явно вырванных из школьных тетрадей. – Шесть заявлений от граждан. В августе еще проехали по селам два хмыря из города, закупили мясо у частников, обещали через неделю расплатиться, и вот уже три месяца глаз не кажут. Эти заявления из Арыштаевки, но, насколько нам стало известно, имеется еще не меньше двух десятков потерпевших и по другим деревням.

– Договоры купли-продажи заключались? – Барсуков пробежал глазами одно заявление, другое… – Сколько уж можно попадаться на удочку разных проходимцев-перекупщиков и верить им на слово. Ладно, – прихлопнул он ладонью заявления, – поработайте пока на уровне оперативных мероприятий, проверьте личности этих мошенников, подключите своих оперов, пусть свяжутся с соседями. Вполне вероятно, что эти приятели и у них успели нагадить. Кто у нас за Арыштаевку отвечает? Ты, Безъязыков?

– Я, – встрепенулся тот. – Но мне машину надо, чтобы туда добраться.

– Объединись с Панферовым, он сегодня в Маркелово едет по краже скота, тебя попутно подбросит и на обратном пути заберет. Дня хватит тебе?

Аркаша Безъязыков, с белобрысым коротким чубчиком совсем еще юный младший оперуполномоченный уголовного розыска, тяжело вздохнул.

– Мне еще до Зинки Таманцевой добежать нужно. У нее насос со скважины кто-то свистнул. Нечем воды накачать. А у нее мал мала меньше…

– Хорошо, – почесал Барсуков в затылке ручкой. – Машина все равно раньше двенадцати не пойдет. Так что беги до Зинки. Да, ты ж сегодня прямо с дежурства? Поспать успел хоть немного? – справился начальник, но Безъязыков махнул рукой.

– Не удалось пока, да я в машине высплюсь!

Подполковник покачал головой, но ничего не сказал. Жалко мальчишку, рвет жилы на работе и, несмотря на чрезвычайно молодой возраст, уже один из лучших оперов в отделе. Но людей не хватает, и приходится закрывать глаза на то, что Аркадий уже сутки не спал, и нужно надеяться только на авось, чтобы не стряслось ничего серьезного и парень сумел бы сегодня хорошенько отоспаться.

Оперативники разбежались по своим делам, после них пришел черед инструктажа водителей ГАИ, потом начальник штаба принес на утверждение план проведения операции «Сигнал» и график оперативного дежурства. Барсуков тщательно проверил все пункты плана, подчеркнул карандашом неуклюжее словосочетание и внимательно посмотрел на начштаба.

– Опять мы с тобой бодаться будем, Василий Борисович? Смотрю, на выходные внештатников оперативными дежурными ставишь? А напортачат опять, кто за это отвечать будет?

– Но Орляк, сами знаете, дочку замуж отдает, Пекарев на операцию ложится… Не могу же я каждый день одного только Савельева ставить на дежурство…

– Конечно, не можешь, значит, проводи более тщательный инструктаж, учи их внимательнее и аккуратнее работать с документами. Да, а почему планы печатаются на серой бумаге?

– Потому что белой мало, но для вас я велел напечатать на белой…

– Вот я-то как раз и обойдусь серой, а те, что на белой, на стенды вывесь…

До обеда он ни разу не встал со своего кресла. Двери кабинета не закрывались ни на секунду, причем почти ничего конкретного из того, что он запланировал на день, пока выполнено не было. Текучка в очередной раз вцепилась в него зубами, наступила на горло благим порывам, а после обеда предстоит провести еще парочку совещаний, принять с десяток граждан по личным вопросам. Выходит, раньше восьми не уйдешь, но, возможно, это и к лучшему. Возвращаться в гостиничный номер с рассохшейся кроватью, колченогим столом и ржавыми потеками на стенах страсть как не хотелось.

Денис посмотрел на часы. Скоро обед, а значит, неизменные две порции пельменей, чай и пара пирожков с картошкой. Надо еще успеть в магазине что-нибудь на ужин купить, а то в холодильнике у него хоть шаром покати…

Он подошел к окну. Со второго этажа хорошо просматривалась центральная сельская улица: серые от непогоды дома, опустевшие, слегка прикрытые снегом черные квадраты огородов, разлохмаченные осенним ветром копны сена и кроны тополей. Из труб змеились сизые дымки, в доме напротив трепыхалось на веревке детское бельишко. Денис вздохнул, вспомнив вдруг сына. Через неделю Костя и отец появятся здесь, а у него до сих пор не решен вопрос с жильем. Придется опять выяснять отношения с Кубышкиным…

У крыльца остановилась красная «Нива». Из нее вышел Дробот, но в райотдел не поднялся, а, по- видимому, окликнул проходящую мимо молодую женщину, потому что та остановилась и, радостно улыбаясь, поспешила ему навстречу. Барсуков проследил, как незнакомка целует его подчиненного в щеку, тот с явным наслаждением трясет ее ладонь, и оба, счастливо улыбаясь, о чем-то щебечут рядом с открытой дверцей автомобиля.

За спиной подполковника послышались шаги. Он обернулся. Поглощенный созерцанием встречи Дробота с симпатичной гражданкой, он не расслышал, как открылись и закрылись двери за его заместителем по кадрам, спокойным и рассудительным Александром Генриховичем Келлером, немцем по национальности, педантичным порой до невозможности, но отменным исполнителем, в кабинете которого вечно цветут герани, кустится «Ванька мокрый», а в шкафу стоят чайные чашки, расписанные под хохлому, и любой не успевший вовремя поесть опер или следователь может всегда рассчитывать здесь на домашний пирожок или булочку, которые в изобилии печет Лидия Петровна, жена Келлера и по совместительству повар школьной столовой.

– Смотри-ка, Стас наш в своем репертуаре, – улыбнулся Келлер. – Вместо того чтобы к начальнику с докладом бежать, он ручки дамам целует. А кто ж это такая? – Он снял очки и вгляделся в молодую особу в узких черных брючках и короткой кожаной курточке. – Никак Людмила? Точно она! – Он озадаченно покачал головой. – Я ее и не узнал поначалу.

Барсуков неожиданно для себя судорожно сглотнул. Кажется, он тоже узнал ее. Но женщина, что стояла сейчас внизу и весело болтала с Дроботом, совсем не походила на ту разъяренную и растрепанную особу, что вчера бушевала у него в кабинете по поводу несчастной двадцатки, на которую ее оштрафовали. В какой-то момент он даже пожалел, что пошел на поводу у Стаса и не наказал эту нахалку на более существенную сумму. Вдобавок пришлось подвозить ее до дома, не мог же он позволить, чтобы она шлепала через все село в одних носках, породив массу слухов и домыслов, которых и так слишком много гуляет по