превратился в настоящий ураган. Казалось, между бурей и мертвым лесом происходила последняя, решающая схватка. И лес стонал, ломался, падал… Прошло всего несколько минут, как мощные порывы ветра обрушились на тайгу. Со скоростью курьерского поезда ураган пронесся на восток, оставляя за собой еще более сильные разрушения и хаос из поваленных стволов и переплетенных обгоревших веток.

Не успели люди прийти в себя и достать из-под обломков деревьев оставшиеся у костра вещи, а в воздухе закружились уже редкие пушинки снега. Они падали медленно, но все гуще и гуще, засыпая следы бесчинств, учиненных пролетевшим над тайгой ураганом…

Но к утру на небе не осталось ни единого облачка. Из-за гор медленно и степенно выплыло солнце, явив взору безрадостную картину мертвой тайги. Снег прикрыл следы ночной бури. Под лыжами слегка поскрипывал скованный ночным морозом снег. Люди спешили, чтобы до обеда выйти к жилью: хотелось побыстрее скинуть пропотевшую, пропахшую костром одежду, помыться в бане и избавиться наконец от ежедневной, изматывающей душу и тело усталости…

Путь их начался с подъема на отрог гольца, возвышавшегося над горелой тайгой. Склоны отрога также были завалены упавшим лесом. Впереди неторопливо шел на подъем Иван Шалгинов. Невысокий и коренастый, он обладал огромной силой. Его голова почти вросла в плечи. Длинные руки и крепкие, слегка кривые ноги – наследие предков-кочевников – никогда не знали усталости. И сейчас он не проявлял ни малейших признаков утомления. Под его собственной тяжестью и тридцатикилограммовым грузом, который он нес на спине, лыжи выгибались лучком и глубоко вязли в снегу. Следом, уже по готовой, хорошо спрессованной лыжне шел весь отряд.

А подъем становился все круче и круче. Правда, выбравшись на ребро отрога, путники были вознаграждены сторицею. Перед ними расстилалась зеленая, живая тайга. Погибший лес остался позади.

Внизу лежал обычный зимний пейзаж. У подножия гольца виднелись чаши стылых озер. Темную зелень пихтовой тайги, с более светлыми пятнами кедров, пронизывали стрелы заледеневших речушек и ключей, устремленных в синь далекого горизонта. Снежный покров чернили пятна курумников и недавних оползней.

Пока весь отряд отдыхал, неугомонный Иван спустился чуть ниже и вдруг присел, пристально рассматривая что-то на снегу. Зная о чрезмерном любопытстве своего приятеля, Людмила поначалу не обратила на это никакого внимания, но лесничий вдруг скользнул на лыжах в сторону огромной кучи валежника, скрылся за ней и тут же вынырнул обратно, замахал руками, закричал, призывая к себе оставшихся наверху спутников…

Ночная пурга пощадила лыжный след, который, судя по всему, был вчерашним. Человек, вероятно, остановился передохнуть, собирался развести костер, но что-то помешало ему… Иван показал на разбросанные дрова, потерянную варежку, на взрыхленную снежную целину: казалось, человек не просто топтался по ней, а метался по небольшой поляне в панике, проваливаясь в снег, падая и вновь поднимаясь.

– Рысь на него напала, – пояснил Шалгинов и, присев на корточки, обвел рукой характерные круглые следы большой таежной кошки, уходящие в сторону от места схватки. – Ранил он ее… Но не сильно, крови совсем мало… – Иван поднялся на ноги и, прищурив глаза, всмотрелся в убегающую лыжню. – Надо бы проверить, что за человек. Охотников здесь вроде не должно быть, да и «мичуринцы» в одиночку сюда не заглядывают. И на туриста тоже не похоже. Они на спортивных лыжах бегают, а этот на охотничьих… – Он посмотрел на Людмилу. – Позволь, Алексеевна, следом пробежаться, вдруг мужику помощь требуется.

– Давай, – кивнула головой Людмила и сказала: – Что ж он, если помощь требуется, в обратную от дороги сторону побежал? – В ответ Иван лишь пожал плечами, а Людмила посмотрела на остальных своих спутников. – До Ентаульского километров пятнадцать осталось. Думаю, часа через два выйдете к поселку. Баньку к нашему приходу протопите, а я вместе с Иваном по следу пройдусь. Посмотрим, кто это по заповеднику шастает…

Уже на первом километре пути они убедились, что шел или очень уставший, или больной человек. Едва заметная лыжня петляла и все дальше и дальше уходила в глубь заповедника. Вскоре они увидели несколько темных смерзшихся пятен. Иван зачерпнул горсть снега, и тотчас его пальцы окрасились растаявшей кровью. Человек был ранен, но только самоубийца мог уходить по все усиливающемуся морозу в сторону от человеческого жилья, от помощи, которая, несомненно, ему требовалась. Пятна крови стали попадаться все чаще и чаще. Незнакомец то и дело садился, прислоняясь спиной к камням. На одной из таких остановок они нашли кусок ткани в крови, очевидно, от нижней рубахи.

Людмила знала, что рысь крайне редко нападает на человека. Но в этот раз она, вероятно, так дошла от голода, что решилась спрыгнуть на него с кучи валежника. Злобная и дикая кошка, она наверняка хватила человека за шею. И если бы он не был по-зимнему тепло одет, то вполне мог стать ее добычей. Однажды Людмила видела пастуха с рваной раной на шее, оставленной когтями и зубами старой рыси, которая уже не могла охотиться на тетеревов и другую мелкую лесную живность. Пастуха с трудом удалось довезти до больницы и спасти, но он так и остался с искривленной шеей, рысь успела перекусить одно из сухожилий…

След лыжни то терялся под снежными заносами, то появлялся вновь, и наконец Иван остановился и крикнул Людмиле:

– Не иначе как к Джимбулаку идет, к ущелью, но там хода нет…

– Что ему там делать? – Людмила из-под ладони вгляделась в голец Джимбулак, у подножия которого лежало мрачное ущелье, вернее, узкая, не более ста метров, щель между двумя почти отвесными скальными стенами. Даже днем там было темно, а летом еще и сыро. Многочисленные ручьи сбегали со стен ущелья. Воздух был затхлым и отдавал погребом. Сюда не забегал зверь, не селились птицы…

– Думаю, следует туда наведаться. – Иван проследил за взглядом Людмилы, потом перевел его на вершину Джимбулака. – Странный какой-то гражданин попался, ты не находишь, Людмила Алексеевна?

– Боюсь, что сегодня мы с тобой опять в Ентаульский не попадем. Придется в тайге ночевать.

– Чует мое сердце, Людмила Алексеевна, что у этого хмыря тут где-то берлога поблизости, и не иначе как в ущелье. Только с чего бы ему в этой дыре прятаться?

– Я тоже об этом подумала. Кстати, ты когда в этих местах последний раз бывал?

Иван сдвинул шапку на затылок:

– Кажись, еще в апреле, когда оленей считали. А больше никто из егерей сюда не заглядывал. Точно знаю. Гиблое здесь место, гнилое. Зверь и то стороной обходит.

– В том-то и дело, что гиблое и людьми мало посещается. Тебе не кажется, что этот человек от кого-то тут скрывается?

– Беглый, что ли? – посмотрел на нее Иван. – Он что, дурак, зимой в такой дурнине прятаться? Да в городе сейчас гораздо легче укрыться, там и сытнее, и теплее.

– Ладно, пошли! – прервала Людмила лесничего. – Только осторожнее смотри! Раненый-то он раненый, а вот что у него на уме?

Они скользнули в распадок, потом на увал, с которого был ясно различим вход в ущелье. Летом он практически незаметен, так густо закрывают его заросли ольхи и карликовой березы, но сейчас деревья стояли без листьев, и черная щель в скале виднелась уже за километр.

Людмила в последний раз окинула взглядом вершину Джимбулака. Над гольцом зависла тонкая полоска мутного тумана. Но разве могла она вызвать подозрение, когда вокруг царила тишина и небо было чистое, почти бирюзового цвета?

Из ущелья на них пахнуло холодом, вырвавшийся навстречу ветер ударил в лицо снежной крупой, но лыжня вела дальше, в самую глубину, и они нырнули вслед за ней в мрачный зев ущелья.

И увидели настоящую тропу, проторенную среди высоких надувов снега. Неизвестный лыжник постарался на славу. Видно, не раз приходилось ему проходить этим путем в ущелье и обратно. По краям тропы он расставил длинные вешки, которые уже наполовину занесло снегом.

Теперь они шли молча и медленно, настороженно вглядываясь вперед. Неожиданно тропа резко вильнула в сторону и скрылась за огромным нагромождением камней, свалившихся когда-то с гольца. Чтобы заглянуть за поворот, они стали подниматься на более пологий откос вправо. Но так ничего нового и не увидели. Все то же пустое и мрачное ущелье.